В минувший четверг Левада-центр получил официальное предостережение Савеловской межрайонной прокуратуры Москвы, в котором организация признается иностранным агентом на том основании, что получает денежную помощь из-за рубежа и одновременно «занимается политической деятельностью».
И так невиданно раздутый список видов политической деятельности пополнился еще и изучением общественного мнения. Фактически сама наука «социология» объявлена в России иностранным агентом.
— Вы получили предостережение 16 мая, почему решили обнародовать его только 20-го?
— Хотели сначала сами разобраться с тем, что это означает. Нужно было время для того, чтобы как-то осмыслить это и подготовить решение.
— Вы консультировались с юристами. Какие выходы они предлагают?
— Пока ничего ясного не предлагают. Мы оказались в замкнутом кругу. Закон об НКО построен таким образом, что не дает нам никакого пространства для маневра. В сущности, этот закон говорит: «Заткнитесь». То есть те пункты, которые, как оказалось, являются основанием для обвинения в политической деятельности, — это наша нормальная деятельность. Публикация наших результатов, статей, комментирование на радио, в газетах — все это оказывается политической деятельностью. То есть идет подмена понятия «исследование политической культуры» политической деятельностью. Это примерно такая же логическая ошибка, как исследование рака и сам рак. Или исследование идиотизма и сам идиотизм. С другой стороны, совершенно неопределенным остается понятие «иностранное финансирование». У нас, и правда, были гранты и пожертвования.
— До сих пор?
— Уже нет, только после кризиса 2008 года. Мы оказались в тяжелой ситуации, и я подал заявки в несколько иностранных фондов с тем, чтобы иметь возможность продолжать наши исследования. Очень важно для нас сохранить наш мониторинговый характер исследований — регулярные опросы. Их ценность именно в том, что они непрерывны и показывают тренды. Потеря таких исследований была бы огромной потерей для науки. Грант был на три года, он закончился в прошлом году.
— Кроме заказных исследований какие источники дохода у вас есть?
— Других источников просто нет. Мы не получаем деньги от государства ни в каком виде. Поэтому мы non-profit organization, то есть неприбыльная. Даже если мы получаем деньги, мы пускаем их на те исследования, которые предполагаются нашим уставом.
— О каких исследованиях идет речь?
— Целый ряд исследований, ну, например, «что знают россияне о Южной Корее», которое нам заказал корейский фонд, не имеющий отношения к политике. Согласно полученному прокурорскому представлению, это тоже иностранное финансирование. Хоть они никак не связаны с политической сферой. Поэтому, как ни крути, мы в ловушке. Придется приостанавливать целый ряд проектов.
Есть еще один момент — сам статус агентов создает массу проблем для нашей исследовательской деятельности. Они связаны со страхом в обществе иметь дело с такой организацией.
— Вы уже проводили исследования на эту тему?
— Конечно. В обществе слово «агент» расценивается однозначно — как шпионаж, экстремистская деятельность. Признать себя шпионами и диверсантами мы никак не можем.
— Имидж организации разве не перевесит клеймо агента?
— Нет, к сожалению. Пропаганда очень сильна, она действенная и эффективная. Спорить можно с очень ограниченным кругом более информированной и образованной аудитории, сидящей в интернете, но в целом страна сидит в телевизоре.
— То есть агентом регистрироваться не будете?
— Нет. Это принципиальная позиция. Во всяком случае, пока я директор, — нет.
— Сейчас есть два пути выхода: путь «ГОЛОСа» (закрыться, чтобы потом открыться вновь) и «Мемориала» (бороться в судах до конца). Какой ваш?
— Пока не могу сказать. Надо консультироваться с юристами. Это проблема более сложного толка, потому что связана с самой нашей организацией.
— В заявлении, размещенном на вашем сайте, вы говорите, что суд выиграть трудно, поэтому не стоит и пробовать.
— Я действительно плохо верю в наши суды, поскольку это один из предметов нашего исследования. Можно выиграть гражданский иск, иск в арбитражном суде, но как только затронуты интересы власти, в 85% случаев народ считает, что это безнадежное дело: что суды зависят от власти, что они в значительной степени коррумпированы. И полностью подчиняются решению вышестоящих инстанций. Поэтому шансы невелики. Включенность в судебные процессы требует очень длительного времени, а наша исследовательская деятельность непрерывна. Мы не можем остановиться и прерваться. Опросы, например, чиновников, или работодателей, или предпринимателей уже сейчас показывают, что эти группы чрезвычайно чувствительны к мнению власти.
— Но если вы продолжите работать, недалек тот день, когда вас постигнет судьба «ГОЛОСа».
— Пока мы получили самый мягкий из возможных вариантов — в сравнении с тем же «ГОЛОСом». Допустим, мы сможем оспорить решение в Конституционном суде через год или два. Для нас это означает невосполнимые потери.
— Какие варианты выхода из ситуации вы рассматриваете?
— Я не хотел бы об этом говорить: это вопрос тактики.
— Хорошо, а что дальше?
— Происходит колоссальное давление на гражданское общество. Ведь есть еще не вступивший в действие закон о государственной измене, который обладает саморасширительным потенциалом. Сфера госинтересов и безопасности расширяется до предела. Это создаст колоссальные проблемы для банковской сферы, потому что банки консультируют своих клиентов, в том числе и предпринимателей. Это легко может подпадать под категорию шпионажа или госизмены.
Речь идет о совершенно новой фазе в истории. Дело даже не в проверках НКО, а в наступлении новой стадии репрессивной политики, авторитарного режима. И где предел этого, каковы внутренние механизмы сопротивления — сказать трудно. Как социолог могу сказать, что иммунитет против этого у общества очень слабенький. При этом велик риск установления репрессивного режима — с изоляцией и санкциями. Не говоря уже о посадках, арестах и внесудебных расправах над инакомыслящими. Это как раз то, чему противостоит гражданское общество, потому что все оно выросло на сопротивлении государственному произволу и коррумпированной власти. И чем сильнее протест, тем сильнее репрессии. Мы в этом смысле лишь эпизод этой кампании. Война объявлена всему гражданскому обществу.
— Закон не дает четкого определения политической деятельности, какое определение даете вы сами?
— Если бы мы были в правовом государстве, она определялась бы очень четко — институциональная деятельность, в которой протекает политический процесс: партийная деятельность (участие в работе партии, а не голосование за нее), законодательные процессы и контроль исполнительной власти. Очень четкая и узкая область. При этом сфера публичности и дискуссионности — важнейший институт современного общества, не политика, а зерна рефлексии над тем, что происходит в обществе.
— Есть ли шанс, что НКО смогут объединиться и противостоять этому?
— Тут я далеко не такой оптимист, потому что занимаюсь исследованием общества более 25 лет. Советский человек есть до сих пор. Это человек, который научился жить с репрессивным государством, приспособился. И то, что его отличает, — пассивное приспособление.
— НКО смогут приспособиться?
— Либо они прекращают свою деятельность, либо резко политизируются (невольно, не желая этого, а просто вступая в общественные процессы, сопротивляясь административному прессингу), либо просто превращаются в часть бюрократической машины.
— Вы рассматриваете вариант «ГОЛОСа» — закрыться, чтобы потом открыться заново?
— Не уверен, что Минюст пойдет на это (регистрацию новой организации. — О. П.). Думаю, этот путь будет не очень результативным.
— А позиция Льва Пономарева — просто закрыть двери перед прокуратурой?
— Я восхищен его действиями, но для нас это невозможно. В своей работе мы уже сталкиваемся с сопротивлением целых групп населения — они просто не хотят взаимодействовать.
— Подобные проблемы уже появились?
— Да. Не хотел бы об этом говорить, но они появились.
P.S. Дочерняя структура Всероссийского центра изучения общественного мнения — «Фонд содействия изучению общественного мнения» — тоже получила предостережение от прокуратуры о возможном признании организации «иностранным агентом». Это означает или операцию прикрытия — мол, видите, мы и по «своим» бьем, невзирая на лица. Или у репрессивной машины сломалась система распознавания «свой — чужой». Ничего, если будет надо, старшие товарищи поправят…
http://www.novayagazeta.ru/politics/58217.html