За прошедшие полгода ситуация в стране радикально изменилась. Декабрьские протесты в Москве обозначили не просто кризис нынешней политической системы. Они стали свидетельством цивилизационной несовместимости успешных социальных групп – агентов модернизации в России с путинским режимом. Речь идет не об идеологических различиях – они не так уж выражены и существенны. Проблема в другом – за последние 15 лет в мегаполисах накоплен значительный социальный капитал, достаточный для того, чтобы вот-вот сказать, что Россия перестала быть страной догоняющей модернизации. Интересы именно этих групп российского общества и представляет либеральная оппозиция.

Однако остальное население страны пребывает в состоянии не просто апатии или застоя, а институциональной инволюции, деградации прежней системы. После всех прошедших митингов и демонстраций стал очевидным простой факт: страна в целом не в состоянии преодолеть сопротивление подступающим изменениям, которое оказывает путинский авторитарный режим. Моральные, человеческие, ценностные ресурсы развития (но пока еще не политические!) аккумулированы лишь в крупнейших городах, где сформировалась рыночная, коммуникативная и частично организационно-правовая инфраструктура современного общества. Не случайно, что этот раскол обнажился прежде всего в Москве, где образ жизни ближе всего к европейским, западным образцам.

Протестное движение лишь верхушка айсберга массового недовольства в стране, проявившегося в последние месяцы, поэтому мало кто обращает внимание на его двойственный характер, разные причины, вызывающие социальное напряжение и конфликты.

Сегодня уже мало кто сомневается, что фальсификации на выборах были лишь поводом для выражения социального раздражения наиболее образованных и успешных слоев городского населения. Москва образует более четверти всего экономического потенциала страны, причем это наиболее динамичные, высокотехнологичные и инновационные секторы экономики. Поэтому уровень доходов в Москве в 2,5 раза выше среднего по стране. Здесь сосредоточен самый квалифицированный персонал (51% работающих москвичей имеют законченное высшее образование, среди вышедших на митинги таких более 70% плюс 13–15% из демонстрантов составляли студенты). В Москве самая насыщенная информационная система, максимальное число источников и каналов информации, причем – что важно – независимых от власти, неподцензурных. Интернетом систематически пользуются почти 70% москвичей (в стране в среднем – около 40%, хотя опять-таки сетевое сообщество как социальное явление распространено преимущественно в крупных городах, оно не возникает в населенных пунктах с численностью жителей менее 300 тыс. – там нет ни финансовых ресурсов, ни интеллектуальной потребности в Сети). В Москве Интернет убил монополию телевидения – главный инструмент кремлевской пропаганды.

Вышедшие на митинги москвичи – люди не только более образованные, чем население в среднем или сама нынешняя власть, это люди, внутренне независимые от государства, поскольку гораздо в большей степени, чем население в целом, заняты в негосударственном секторе. Своим благополучием, своим положением в обществе, своим достатком и признанием других они обязаны исключительно себе, а не доступу к «трубе», не заботе государства, «партии и правительству».

Это результат их профессиональной квалификации, способности к общению, их информированности и компетентности. Протестное движение состоит из людей с проснувшимся чувством собственного достоинства, это люди с сознанием «мы сделали себя» (которое и составляет систему координат современности). Для российского общества (в котором по-прежнему ценится преимущественно сила, где живы традиции крепостного сознания) эти вещи абсолютно новые, а для большинства – плохо понимаемые и раздражающие.

Протестные группы – или слои городского населения – ближе всего к тому, чтобы стать самоуправляемым обществом людей, с уважением относящихся друг к другу, поскольку социальный порядок в нем может поддерживаться не насилием, а согласием относительно общих ценностей и правил поведения. Ничего подобного в массовом опыте России никогда не было. Протесты выявили главный вектор российской эволюции – необходимость вестернизации страны.

В них артикулированы главные вопросы текущей повестки дня этой части общества: правовое государство, независимый суд, контроль над бюрократией, ответственность власти, свобода дискуссий, гарантии собственности как условия безопасного существования и интенсивного развития страны. По сути, это выражение тех требований, которые означают создание институциональной системы современного общества, обеспечивающей автономность частной жизни.
Но именно поэтому эти люди считают, что им противостоит архаический по своей сути, коррумпированный политический режим государственных мафиозных кланов, демагогов и казнокрадов, узурпировавших, приватизировавших власть в стране, использующих государственный аппарат легального принуждения исключительно в собственных целях. В этом плане их взгляды разделяют и абсолютное большинство населения. Две трети опрошенных в разные годы (62% в ноябре 2007 года и 69% в октябре 2011-го) полагают, что интересы нынешней власти и общества принципиально различны (не соглашались с ними соответственно 28 и 24% опрошенных). 63% россиян считают, что деятельность, усилия высших государственных чиновников сейчас направлены в основном на обеспечение и защиту собственных интересов (интересов населения – лишь 12%, интересов власти и государства – 17%; октябрь 2011 года, количество опрошенных – 1600). 95% опрошенных россиян уверены, что высшие чиновники имеют счета за рубежом, куда выводят незаконные доходы. Такая уверенность большей части граждан выглядит вполне обоснованной, учитывая, что, как они полагают, Путин (коллективный «путин», собирательное обозначение нынешней высшей власти) выражает интересы прежде всего силовиков, олигархов, бюрократии, директорского корпуса крупнейших госкорпораций и компаний, защищает их и на них же и опирается.

Такой порядок до последнего времени не вызывал особых возражений, поскольку приход Путина к власти совпал с выходом из трансформационного спада экономики. Начиная с 2003 года реальные доходы населения в среднем росли, опережая производительность труда. То, что это, по мнению россиян, происходило за счет перераспределения нефтяных доходов государства, мало кого заботило. Ради этого люди были готовы принять и поддерживать путинскую политику, невзирая на войну в Чечне, терроризм, рост коррупции и административного произвола.

Но сегодня значительной частью населения такое положение дел стало уже восприниматься как неприемлемое. Если в 2003 году 70% опрошенных верили, что президент действует в их интересах, то уже через несколько лет эта ситуация стала меняться: в 2006-м таких было уже лишь 50%, а сегодня эта доля сократилась до трети и продолжает падать. Число твердых сторонников Путина уменьшилось за последние три года более чем вдвое – с 30–40 до 15% (май 2012 года). Идет необратимый процесс делегитимации режима, обусловленный главным образом ослаблением уверенности в способности власти обеспечить устойчивое развитие страны. 55% опрошенных с беспокойством ждут волны подступающего нового кризиса, не веря в устойчивость цен на нефть, а соответственно в выполнение государством своих социальных обязательств, от которых то постоянно пытается уйти. Отказ от социальной политики поддержки малоимущих – главный мотив для недовольства граждан своим правительством. Для страны, в которой 71% семей живет от зарплаты до зарплаты, не имея сбережений, поскольку более половины всех доходов уходит лишь на питание, эта угроза чрезвычайно реальна.

Вместе с деградацией публичной политики, как полагают опрошенные нашим центром, идет навязывание обществу состояния безальтернативности, отсутствия выбора и исчезновения будущего. Политика стабильности любой ценой – это отказ от будущего.

Легитимность третьего срока Путина в глазах общества поставлена под сомнение, общественное мнение в этом отношении разделилось ровно пополам, 50 на 50. Сам по себе вопрос – зачем Путин пошел на третий срок, подвергнув себя опасности преследования за нарушение Конституции, – у людей не вызвал особых затруднений (число неответивших или уклонившихся от ответа оказалось незначительным – 12%). Относительно меньшая часть респондентов – 39% – полагали, что он это сделал из идейных и государственных соображений: не успел реализовать свои планы, полагая их осуществление более значимым, чем соблюдение буквы Основного закона РФ. Но было гораздо больше (49% в общей сложности) тех, кто, напротив, отвечал, что Путин пошел на это либо из-за страха перед уголовным преследованием – его самого или его ближайшего окружения, оказывавшего на него давление, либо из жажды власти.

Смог бы он выиграть выборы, не прибегая к административному ресурсу и фальсификациям, в условиях честной конкуренции и свободных СМИ, не узурпируя свое право на телевидение? Такой вопрос поставил россиян в затруднение, ответы здесь неоднозначны: 35% считали, что нет, Путин при таких условиях не смог бы победить на президентских выборах; напротив, 38% опрошенных верят, что он выиграл бы в любом случае; остальные (27%) не дали определенного ответа.

Еще с большим недоверием россияне настроены по отношению к прочим институтам: Госдуме не доверяют большинство опрошенных (57% негативно оценивают ее работу), положение дел в полиции называют откровенным разложением, полицию боятся и не доверяют ей абсолютное большинство россиян, политические партии (и прежде всего ЕР, которую большинство избирателей, кроме тех, разумеется, кто голосовал за нее, и то не всех) считают «партиями воров и жуликов» (36–42% опрошенных на протяжении последнего года), не доверяют местным властям и т.п.

В апреле этого года 78% респондентов заявили, что в России сложилась система круговой поруки и ухода от ответственности людей, наделенных властью (не согласны с этим лишь 11%, остальные затруднились с ответом). В мае этого года 48% респондентов – самая большая доля ответов – считали, что Путин берет под защиту нужных ему людей независимо от их компетенции, честности и порядочности. Московские протесты сняли табу на публичное обсуждение человеческих качеств и морали ведущих политиков, прежде всего первых лиц государства, установленное вместе с путинской цензурой и преследованием его оппонентов. Десятки тысяч голосов на площадях скандировали, что «Путин – вор», «Путина на нары». И дело здесь не столько в фальсификациях на выборах, сколько в неприятии всей его политической манеры – стремления унизить оппонентов, оболгать, сделать вид, что он всерьез принимает свои слова о независимости суда, и т.п. Это и провоцирует людей на резкость, обычно не проявляемую публично по отношению к первым лицам. Но действие власти рождает противодействие общества. Интернетовская информация о причастности Путина к сомнительным сделкам в период его работы в петербургской мэрии или о его миллиардном состоянии, полученном теневым образом, разносится по Сети. На вопрос, оправданны ли подобные обвинения в адрес Путина и подозрения в злоупотреблениях разного рода, россияне дали (май с.г.) поразительные ответы: 16% уверенно заявили, что бесспорно виноват; 32% – вполне возможно, поскольку все чиновники наверху замешаны в сомнительных делах, об этом постоянно сообщает пресса; но 25% ответили, что «даже если он и виноват, то все равно важнее, что при нем жить стало лучше»; лишь 11% категорически не верят подобным слухам (16% затруднились ответить).

Попытки задавить протесты, принимая новые репрессивные законы, провоцируя митингующих, разгоняя демонстрации ОМОНом и пр., вызывают у большинства негативные реакции, а среди более продвинутой публики – презрение к власти, не страх и ненависть, а именно утрату остатков уважения. Сильнее всего при этом страдает авторитет судебной системы, растет представление об аморальности всей государственной машины, что влечет за собой самые тяжелые последствия и обострение конфронтации, чего следовало бы всеми силами избежать.

Доверие к власти медленно, но устойчиво падает начиная с осени 2010 года. Идет нарастающая и необратимая делегитимация режима. Тем не менее даже при этом падении авторитетности власти значительная часть россиян опять проголосовала бы за Путина. И обычные объяснения этому – атмосфера искусственной безальтернативности, административное принуждение, политическая апатия и отчуждение от политики и т.п. – здесь явно недостаточны.
Социальная база путинизма – индустриальная Россия, представленная главным образом населением средних и малых городов, в которых сохранилась прежняя территориально-отраслевая структура советской экономики. Эта социальная среда настроена по преимуществу антимодернизационно. И такие представления вполне рациональны и оправданны, если исходить из точки зрения и интересов живущих там людей. Низкий уровень профессиональной квалификации, обусловленный отсталыми технологиями и устаревшим оборудованием, преобладание физического труда, отсутствие новых технологий и т.п. предопределяют слабую конкурентоспособность отечественной промышленности, соответственно низкий спрос на ее продукцию, а значит, и низкие доходы занятых. Такие предприятия могут выживать только при условии их поддержки государственными заказами, дотациями, явным или скрытым государственным субсидированием. Поэтому рыночная экономика представляет для этой сферы постоянную угрозу, перспективу безработицы для занятых здесь людей и хроническую проблему физического выживания. Путинская программа технической модернизации и создания 25 млн. высококвалифицированных рабочих мест, воспринимаемая образованной и компетентной публикой как безответственная демагогия или – в лучшем случае – прожектерство, для этих людей звучит как обещание лучшей жизни.

Понятно, что интересы подобной чисто технической модернизации носят не экономический, а геополитический характер – восстановление машиностроения и других составляющих ВПК, что дает шансы на сохранение статуса глобальной державы, который в условиях бедного населения может поддерживаться только за счет перевооружения армии и оснащения ее принципиально новой военной техникой. Ход мысли – традиционно советский: рывок за счет внутренних ресурсов, но теперь не столько за счет населения, сколько за счет перераспределения сверхдоходов, полученных от экспорта нефти и других энергоресурсов.

Именно логика перераспределения, а не развития институтов определяет стратегическое мышление нынешнего кремлевского руководства. Поэтому люди в этом секторе вполне рационально хотят восстановления плановой экономики, государственного регулирования цен и поддержки производства, ренационализации промышленности, они против каких-либо реформ, вполне справедливо и обоснованно видя в демократах источник своих бед и постепенного разорения, деградации той страны, которую они знают. Это консервативно настроенное население искренне и сознательно поддерживает авторитарный режим, оно готово простить ему коррупцию, административный произвол и нарушения прав человека, тем более что все эти вещи не столь важны для этих людей, не так значимы среди их ценностных приоритетов. Нет запроса на политическое участие, нет и особых интеллектуальных претензий к действующим политикам. Эти люди ностальгируют по идеализированным советским временам, когда «нас все уважали и боялись», «когда был порядок и стабильность», известный, пусть и умеренный достаток, небольшие, но твердые социальные гарантии (или их иллюзия), бесплатные медицина и образование, уверенность в завтрашнем дне. У них нет проблем с тем, как и за кого голосовать, поскольку нет выбора, равно как и представлений о том, зачем это все нужно. Это среда государственно зависимых работников, работников госсектора, предприятий с участием государственного капитала, бюджетники и пенсионеры.

По существу, провинциальная промышленная Россия – это огромная консервативная сила, она воспроизводит политическую культуру советского типа, крепостное сознание зависимых людей, униженных повседневностью, но приподнятых великодержавным горделивым сознанием мощи своей страны и разного рода имперскими или русскими национальными мифами. Здесь нет потенциала развития, по крайней мере – в ближайшие десятилетия, нет человеческого капитала, нет устойчивых инвестиций, нет современной инфраструктуры. В случае если Россию захватит вторая волна мирового кризиса и быстро закончатся нефтяные деньги, этот сегмент российского общества обречен на длительную деградацию. В политическом смысле он не опасен для действующего режима, если только здесь не обнаружится каких-либо сепаратистских движений или склонности к радикальному социальному протесту.

 Нынешний раскол страны будет в ближайшие годы, если не месяцы, только усиливаться, что влечет за собой самые неясные политические сценарии. Пока же первой реакцией на возвращение Путина к власти и усиление репрессий против оппозиции стал уже знакомый рост миграционных настроений. Готовность уехать из страны, осенью прошлого года снизившаяся с 22 до 15%, в мае опять поднялась до 18–20%, затронув главным образом молодежь.
Подробнее: http://www.ng.ru/ng_politics/2012-07-03/12_narod.html