Данные социологов постоянно дают пищу для недовольства. Самого разного свойства и в самых непохожих по своему внутреннему устройству странах. Потому что данные опросов — это попытка общества заглянуть в зеркало, а эта картинка не всегда приятна.

Особую нервозность вызывает электоральная социология, особенно накануне и сразу после судьбоносных избирательных кампаний. Социологов, публикующих предвыборные рейтинги партий или отдельных политиков, постоянно подозревают в мухляже, в заангажированности, в сознательном «подтягивании» данных опросов  в отношении тех или иных партий или политиков — как это, например, происходит сейчас в ходе президентской кампании в демократической Франции. Или в пользу власти в целом  – как это чаще всего происходит в авторитарной России. 

В ходе нынешнего затянувшегося «спаренного» политического сезона в нашей стране тема недобросовестной социологии поднималась неоднократно. Как, впрочем, и в прошлые годы. Новизна в том, что, если раньше под раздачу попадали социологические службы, реально работающие на властные структуры или на их гранты, то на этот раз досталось и независимому «Левада-центру», который тоже был заподозрен в «работе на Кремль».

Известный эксперт и один из авторов «Новой» Георгий Сатаров дважды обрушился на левадовцев: один текст был опубликован в «ЕЖ», другой — прислан в «Новую газету», и мы его публикуем.

Естественно, что мы дали возможность высказаться и другому другу и автору «Новой» Льву Гудкову, возглавляющему «Левада-центр». В обширной статье известный социолог решил объясниться с общественностью, но не на языке примитивной скандальной полемики, а, пытаясь профессионально обосновать позицию его и его коллег, обозначить те проблемы, с которыми реально сталкивается современная электоральная социология в России, да и в других странах. 

Новая Газета

Противно доказывать, что ты не верблюд

Лев ГУДКОВ

Социология  сегодня на пороге кризиса доверия. «Не верьте социологам!» уговаривают вас не только политики-аутсайдеры,  но и гламурные  персонажи.  Телевизионный повар спокойно заявляет: «Хуже [кулинарии как науки] только социология, которая даже не ложь и не наглая ложь, а что-то гораздо бесцеремоннее»¹. 

Дело,  конечно, не в самой социологии, ее  анализ и интерпретация  социальных событий и процессов в стране по прежнему мало кого интересуют.  Дело в растерянности общества, лишившегося подтверждения своим ощущениям. Редактор отдела науки «Русского репортера» пишет: «Когда я просматриваю какой-нибудь отчет о [социологическом] исследовании или научную статью, то первым делом ищу самую главную цифру, которую получили ученые. Если этой цифры нет, а есть много-много слов, то начинаю нервничать и много курить»².  Повторяется ситуация из басни «Мартышка и очки» («.. то их понюхает, то их полижет…»). За недоверием к социологам (вчера – это был Кремль и чиновники, сегодня — часть общества, настроенная против путинского режима) скрывается дефицит авторитетных представлений о реальности, разрыв между  уже принятыми стереотипами  и оценками происходящего («на выборах имели место колоссальные фальсификации») и выводами социологов, которые говорят о гораздо более сложной и неоднозначной картине поведения избирателей, чем это представляется оппозиции.   Подозрение и возмущение вызывают  близость  чуровских данных и результатов электоральных социологических опросов,  которые, по их представлению, должны были бы существенно отличаться.

Ситуации, когда данные, предоставляемые социологами, резко расходятся с ожиданиями каких-то групп, вообще говоря, не такая уж редкость, но особой ожесточенности  споры  в этом роде достигают в выборные периоды, когда политические и научные интересы сталкиваются между собой, как это было, например,  на Украине во время оранжевой революции.  Сама принадлежность к либералам или демократам автоматически еще не гарантирует свободу от ошибок, ложных посылок, тем более от глупости и непорядочности.  Как и любая пристрастность, политические интересы способны влиять на ход рассуждения и приводить к определенным искажениям выводов и заключений. В западных странах, где очень высок авторитет профессиональной группы,  публичная рефлексия чаще принимает во внимание аргументы и суждения исследователей. У нас, где таких групп нет,  публика, как правило,  стремится отвергнуть  выводы специалистов, дисквалифицировав их по каким-то основаниям. В России  авторитет социологов, очевидно, достаточно низкий, поскольку независимой от власти социологии почти нет, если не считать Левада-центра и немногих подобных ему исследовательских коллективов. И именно поэтому к нам, прежде всего, и предъявляются претензии.

В случаях диссонанса определений  реальности наше общественное мнение обычно стремится к самому простому решению.  Когда данные не нравятся, то подрыв доверия к ним идет за счет сомнений в их качестве или процедуре получения («…не та выборка, не та методика, не тех опросили» и т.п.). Полное отвержение идет уже либо по политическим соображениям, либо по приписываемым социальным или моральным качествам самих исследователей (продажные кремлевские социологи, надули рейтинг ЕР, Путина, растлевают публику и т.п.).

Причем, никакой разницы между обвинениями демонстрантов с Болотной площади в том, что они проплачены Госдепом, и теми, кто обвиняет Левада-центр в продажности, нет. Один тип сознания и аргументации.  Слабое место в такой конструкции реальности – скрытая или негативная зависимость от власти, склонность к самым примитивным объяснениям, к упрощению реальности, а уже из этой бедности интерпретационного инструментария следует  манихейское деление на своих и чужих.   Дискуссии в связи с противоречивыми данными электоральных опросов случаются и в Германии или США, но там публика не опускаются до нашего скандального  уровня и разговоров о подкупе социологов.

Сознаюсь, мне очень не хотелось писать эту  статью. Я полагал, что неуместно  во время митингов протеста, вызванных  ростом недоверия к действующему режиму, спорить с теми, для кого сам факт фальсификаций на выборах стал триггером для преодоления привычного страха и апатии. Позже – уже по другим причинам:  стало просто противно доказывать, что ты не верблюд.  Кроме того, я считаю, что газета – не то место, где можно обсуждать технические вопросы качества получения социологической информации и организации исследования, это должны делать  профессионалы в своих изданиях.

Но… академическая среда молчит, а недоумение у той публики, которая искренне хочет разобраться в том, почему социологические опросы расходятся с их выводами, не только остается, но  и усиливается. Меня все чаще и чаще просят объяснить,  в чем же здесь дело.

Нет сомнения в том, что часть голосов избирателей были отняты у оппозиционных «Единой России» партий или у кандидатов, противостоящих Путину. Вопрос: какова величина этих фальсификаций? Наблюдатели из «Голоса» или «Лиги избирателей» считают, что сфальсифицированы от 7 до 13 млн. голосов (от 10 до 17% от проголосовавших) или еще больше.  По расчетам  Левада-Центра они составляют порядка 3.5-4.5 млн. голосов (4-6% в зависимости от предполагаемого числа «реальных» избирателей).

На  наш взгляд, те, кто, суммируя различные факты наблюдений, вбросов, каруселей, подлога протоколов избирательных комиссий, напрямую соединяют их со «статистическими аномалиями», отчетливо проступающими в ходе анализа выборной статистики, ошибаются, отождествляя их с фальсификациями воли избирателей. Тем самым всему массиву избирателей вменяется один и тот же тип избирательного поведения, что социологически просто неверно, поскольку предельно упрощает картину мотивации избирателей в условиях авторитарного режима. Надо разделять «нечестность выборов», то есть несоответствие их демократическим  стандартам, обусловленные авторитарным характером политической системы (использованием административного ресурса, гибкостью в применении избирательных законов, произволом суда и проч.),  и прямые подлоги и фальсификации результатов голосования (вбросы бюллетеней, переписывание протоколов  и т.п. искажения данных о голосовании избирателей). Прямая аналогия — это поведение покупателя в супермаркете: вы можете купить товар такого вида по подходящей вам цене и качеству или совершенно другой товар, соответственно, по другим ценовым параметрам и характеристикам, или вообще отказаться от покупки, отложив ее либо экономя деньги.  Но вы свободны в своем решении.Противоположный этому тип поведения будет представлять собой  поведение больного в  советской районной больнице («ешь то, что дают»), призывника в казарме и т.п., где жесткость контроля сводит варианты действия до предписанных.

Попытки опротестовывать данные голосования  в аномальных зонах строятся на ложной посылке, что избиратель в России свободен рационально взвешивать достоинства кандидатов и партий, готов выбирать «лучший» или «оптимальный» вариант для того, чтобы поддержать тех, кого он считает нужным поддерживать. Эта посылка не всегда верна даже в условиях подлинной демократии в западных странах и абсолютно неадекватна в силу предельного идеологического упрощения поведения масс в условиях авторитарного режима, наследующего советскому тоталитаризму, инерции массового конформизма и общей пассивности, отвращения от политики и незаинтересованности в ней. Поэтому анализ избирательного поведения должен строиться на учете разных мотивов участия (или неучастия) в выборах и голосования за разные партии, в первую очередь – на различении голосования за партию власти и оппозиционные партии. Сам акт опускания бюллетеня для голосования в урну  для оппозиции имеет совершенно другой смысл и значение, чем для рутинного голосования человека, мало интересующегося результатами выборов и не ждущего от них каких-либо последствий для себя или жизни своей семьи. Этот человек «выполняет свой гражданский долг», не задумываясь о том, что это значит, он ведет себя так, как «всегда полагается вести в таких случаях». Напротив,  для оппозиции или оппонентов власти их собственные действия оказываются в совершенно ином смысловом и моральном общественном и политическом контексте, это  сознательный и в какой-то степени ответственный индивидуальный выбор,  учитывая предполагаемые последствия  и  солидарные действия  других таких же людей.  В Чечне или в Татарстане (возьмем чистый пример) для избирателя нет выбора, поэтому там бессмысленно говорить о фальсификациях. Здесь и сознание, и поведение подчинено правилам управляемой демократии. Там не выборы, а ритуал демонстрации лояльности режиму, церемониал «аккламации»  власти. Именно поэтому при таком грубом отождествлении всех аномалий с «фальсификациями» (вбросами, подлогами избирательных протоколов, каруселями и проч.) теряется сама суть социального конформизма и массового поведения в условиях авторитарного режима. Фальсификации — слишком простое объяснение, удобное для политических деклараций, но абсолютно не адекватное задачам научной или аналитической работы и изучения массовой природы тоталитарных и  авторитарных режимов.

С этим же связано и второе соображение, касающееся завышения оппозицией общей доли фальсификаций. Оно    относится к ошибкам генерализации  наблюдений, полученных преимущественно на городских участках (где собственно и были волонтеры-наблюдатели, где есть интернет, которым пользуются «все», и резонирующее на факты подлогов развитое сетевое сообщество³) и переносе  этих выводов на всю массу малогородского и сельского населения. Другими словами,   речь идет о нерепрезентативности всей картины наблюдений и фиксаций нарушений, перекосе наблюдений в сторону крупных городов, где оппозиционные настроения очень сильны.

Непонимание этих аспектов проблемы или некомпетентность оборачивается желанием дискредитировать сам источник раздражения. Наиболее ярко это представлено в статьях Г.Сатарова — в «ЕЖ» от 11 марта и в настоящей публикации. (Я оставляю за скобками его тон и остановлюсь только на нескольких моментах в его обвинениях). Цитирую: «Вот что мы узнали. Респонденты, дескать, не совсем искренне рассказывают социологам о своих намерениях на выборах. Поэтому приходится вводить поправочные коэффициенты. Делается это просто. Смотрим на предыдущие выборы и сопоставляем частоты, получаемые с помощью опросов, и итоговые результаты голосования. Различие между одним и другим определяет поправочный коэффициент, который можно применить для получения правильного результата и который можно потом использовать на следующих выборах…. По причине стеснительности граждан (по версии социологов) и всесилия Чурова (по версии нашей) коэффициент k превосходит единицу и показывает, во сколько раз результат партии власти на выборах превосходит робкие признания граждан при опросах».

Мой коллега, специалист по электоральным исследованиям, в таких случаях говорит:  «Глухий що не дочуe, то добреше» («глухой, что не дослышит, то доврет»).

Объяснять элементарные вещи из учебника по социологии надо не этому «социологу по призванию», как он себя аттестует, а публике. Дело не в «неискренности» и не в том, что «респонденты врут социологам», а в механизмах функционирования общественного мнения,  описанных лет сорок назад немецким социологом Э.Ноэлль-Нойман⁴. Социологи в своих опросах получают не сумму индивидуальных мнений, а замеряют силу коллективных представлений, «общих мнений». Общее мнение отличается от частного тем, что это — мнение предполагаемого «большинства», а, стало быть, оно обладает принудительной силой для отдельных лиц. Отказ от него, как пишет Ноэлль-Нойман, вызывает у «лиц со слабым самосознанием и ограниченной заинтересованностью в политике» … склонность к конформизму и «страх оказаться в изоляции» от своего окружения (Указ.соч., с.36) .  При голосовании такой индивид, индифферентный к политическим баталиям и склокам, долго медлит со своим выборам, а потом, часто в последний момент (так называемый «the last minute swing»), принимает решение голосовать за тех, за кого «большинство», за предполагаемого победителя. Этот эффект («спираль молчания»), подтвержденный позднее во всех западных демократических странах⁵,  Ноэлль-Нойман оценивала в 1970 годы в Германии в 4-6% всех голосов (то  есть примерно в 1/10 часть партийного электората). Но в условиях авторитарного режима значимость этого фактора неизмеримо выше, поскольку мы имеем дело с несвободными СМИ или с подавленной конкуренцией политических партий, с «управляемой демократией» со всеми присущими ей прелестями.

Судя  по нашим опросам, какой-то интерес к политике проявляют от силы 25-30% населения (всерьез – лишь 7%), 60% и более говорят, что политика их не интересует, что разговоры на эти темы наводят на них тоску, участвовать в политике они не хотят, даже если бы им предоставилась такая возможность, но и отвечать за действия политиков и руководства страны абсолютное большинство (80-85%) тоже  не хотят и не могут.  44% в феврале утверждали, что «выборы президента 4 марта – это имитация борьбы, а распределение голосов на выборах будет производиться по решению властей». Предопределенность исхода  выборов у нас настолько же выше, чем в западных странах, насколько наши выборы не соответствуют западным стандартам. Во время  последней президентской кампании 78-80% были уверены, что, несмотря ни на что, победит Путин (на предыдущих парламентских выборах – больше половины говорили тоже самое о ЕР). Влияние таких факторов, как апатия, неинформированность, равнодушие,  не говоря уже об административном давлении на избирателя или подкупе, шантаже, сказывается в том, что основная масса населения настроена вполне конформистски и не задается вопросом, зачем ей ходить на выборы.

Второе  обстоятельство связано с техникой социологического измерения. На достоверность получаемых первичных данных (и, соответственно, точность измерения социальных явлений)  влияют целый ряд факторов:

1) качество  нашей государственной статистики (полнота переписи, задержки с публикациями новых данных последней переписи, разночтения в списках и численности избирателей), ошибки или лакуны в адресных книгах,  расхождения между наличным и регистрируемым составом населения и прочие дефекты официальной статистики, на основе которой строятся модели выборки;

2) технология и организация проведения эмпирического опроса;

3) состояние самого общества, выражающееся в том, что американцы, в частности, называют «готовностью к сотрудничеству», и в более общем виде — проблема «достижимости» респондента, то есть возможность взять интервью именно у того респондента, который должен быть опрошен в соответствии с выборкой и принципами случайного отбора, и его согласие на опрос.

Уровень готовности опрошенных отвечать — вообще довольно деликатный вопрос, о котором социологи меньше всего хотели бы говорить. Этот показатель падает во всем мире, но особенно – в восточноевропейских странах. В конце 1980-начале 1990-х годов он составлял у нас (в старом ВЦИОМе) 85-90%, сейчас у нас – примерно 35% (по одной технологии опроса, при одном посещении респондента) или 45-46% и иногда выше, при трехкратном посещении). В крупных городах он ниже, в селе и малых городах – выше. На Украине, как говорили киевские коллеги на недавней конференции, посвященной этой проблеме,  «response rate» составляет в среднем 45-50%, в Киеве – 33-35%.  Любительское объединение социологов «Открытое мнение», проводившее телефонные опросы на последних  выборах, получило 28%,  и это обстоятельство  так удивило молодого преподавателя из Высшей школы экономики Григория Юдина, что он назвал его «самым важным их открытием» («синдром первокурсника»)⁶.

В результате социологи получают массив, несколько смещенный в сторону более доступных респондентов, то есть таких, кого легче застать дома, с кем легче говорить, а значит и тех, чье мнение ближе к среднему (чаще это – женщины, пожилые люди,  а их мнение менее вариативно и более консервативно). Относительно меньше представлены самые обеспеченные или самые активные группы (среди них чаще можно встретить людей, настроенных скорее негативно по отношению к власти), а также – социальное дно, маргиналы и т.п. Такое ненамеренное и несознаваемое интервьюером отклонение (в многоэтажных  кварталах легче найти замену респонденту по тем же параметрам, чем в элитных домах с консьержкой  при входе или в частном секторе с собакой на цепи, легче контактировать с трезвой женщиной с университетским образованием, чем с вечно пьяным слесарем)  обычно не бывает  значительным. Это смещение фиксируется в любых опросах, проводимых во всех странах.

Во всем мире оно компенсируется  контрольными процедурами на соответствие полученного полевого материала с исходными параметрами. На социологическом языке эта статистическая процедура называется «взвешивание».  После успеха Жириновского в 1993 году, наш коллега С.Новиков, разработал статистическую программу взвешивания, которая расширила число характеристик для контроля,  и, начиная с 1994 года, у нас, помимо обычных социально-демографических характеристик (пол, возраст, образование, тип поселения и проч.), всегда проводится и взвешивание по  «партийному голосованию». Суть его сводится к тому, чтобы определить вероятную долю «неголосующих», поскольку именно этот показатель служит основой для фильтрации завышенных ответов  в пользу власти. В сыром, не взвешенном массиве полученных в поле данных процент респондентов, заявляющих о том, что они голосовали за «Наш дом-Россия», ЕР, Путина и т.п. существенно выше, чем даже по официальным данным ЦИК. Поэтому необходимо снять этот эффект декларативных заявлений, что он/она вели себя «как все», как надо. Основой для отсекающего контроля в данном случае служит доля тех, кто не пришел на избирательные участки, кто не голосовал по каким-то там причинам, не хотел или не смог. ЦИКовский показатель неучастия играет роль негативного предела «реальности» или границы отсечения. Приведу в качестве примера один из протоколов такого взвешивания:

Таблица 1

Качество коррекции, опрос 24.0-1.03. 2012, N=1600 (%%)

Как видим, после взвешивания уменьшается  доля женщин и, соответственно, увеличивается  удельный вес мужчин, уменьшается  число людей с высшим образованием, увеличиваются средние возраста и т.п.;  в электоральном плане  увеличивается доля неголосовавших (на 6.5 процентных пункта) и одновременно – уменьшается доля голосовавших за предполагаемого победителя, за ЕР (- 7.6 процентных пункта), чуть увеличивается доля СР и т.п.

У нас, как и наблюдателей на выборах, нет полной информации о всех нарушениях и их вкладе в конечные результаты  голосования. Мы не могли репрезентировать отдельно каждый регион России. Исключением была Москва, где мы проводили многократные замеры в ходе электорального мониторинга. Благодаря более высокой степени репрезентативности выборки, мы здесь смогли более адекватно оценить характер отклонений между данными наших опросов и официальными цифрами.

На выборах в московскую Думу в 2009 году расхождения между данными о том, как люди собирались проголосовать и как они проголосовали, с одной стороны, и данными избирательной комиссии, составило более 12% (в пользу «Единой России»), в 2011 году на парламентских выборах такие расхождения составили 14%. Это позволяет говорить, что сфальсифицированными, по всей вероятности, оказались голоса сотен тысяч избирателей (в первом случае порядка 420-450 тысяч, во втором – 600-650 тысяч голосов). Однако 14% по Москве эквивалентны 1% в целом по России. А это, учитывая точность наших измерений (номинально расчетный показатель 3.4% при вероятности 95%), слабо влияет на общее распределение электоральных мнений.⁷

Зафиксированные независимыми наблюдателями серьезные нарушения на выборах, равно как выборочный контроль  наблюдателей «Яблока» и «Голоса»,  отмечены в среднем на 15-18% избирательных участков (почти все они — в больших и средних городах; в селе и малых городах контроля не было). Все приписки или отклонения от «нормального» голосования, общий объем которых оценивается наблюдателями в 25-30%, сделаны в пользу «Единой России».  Но по отношению к общей численности избирателей, пришедших на избирательные участки и принявших участие в голосовании, это дает  перераспределение конечных результатов выборов в 3-6%.

Примерно  о таких же пределах фальсификаций  результатов президентских выборов  говорят и данные наших исследований. Согласно последнему регулярному опросу перед выборами 4 марта, взвешенного  по данным голосования в Думу, опубликованным ЦИК (в какой-то степени сфальсифицированным),  доля респондентов, намеревавшихся голосовать за Путина (из числа собиравшихся голосовать и определившихся с выбором) составляла 65%. Наш прогноз по Путину от 2 марта – 61.5%.

Мы  не можем в наших исследованиях  убрать влияние «грязи» или дефекты в переписи, поскольку мы взвешиванием и выравниваем полученные данные именно по этим показателям. Точно также мы не можем убрать само присутствие фальсификаций из ЦИКовских данных о голосовании, по которым мы перевзвешиваем полученные в поле данные. Но, используя, за неимением других инструментов, данные ЦИК в своих расчетах, мы убираем «навес» декларативных ответов респондентов, присоединяющихся к «победителю», то есть устраняем до какой-то степени «излишек» аккламационного голосования. Мы не можем точно сказать, в какой именно степени убирается это влияние, поскольку мы, как и никто другой, не знаем реальных цифр фальсификаций по всей стране. Но мы можем попробовать смоделировать саму ситуацию фальсификаций разного типа и масштаба, тем самым снизив в данных  большую представленность в выборке  пассивных и лояльно настроенных по отношению к власти слоев населения и уменьшив долю лояльных по отношению к власти респондентов. Логично предположить, что голосование этой части электората на выборах в думу подобно голосованию их же на выборах президента.

Приведем перевзвешенные данные для двух возможных типов фальсификаций (которые в реальности соединяются) разных масштабов: вбрасывание или приписывание голосов «Единой России», либо «переписывание» голосов от других партий «Единой России» (от 5 до 20%, то есть прибавки ЕР от 10 до 40%)..

Таблица 2

Вариант 1.   Вбрасывание/приписывание голосов Единой России

Вопрос: ПРИШЛИ БЫ ВЫ НА ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ, И ЕСЛИ ДА — ЗА КОГО БЫ ВЫ ПРОГОЛОСОВАЛИ, ЕСЛИ БЫ В СПИСКЕ КАНДИДАТОВ БЫЛИ СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛИТИКИ?

(Опрос по  репрезентативной выборке населения  России, 1601 человек в возрасте 18 лет  и старше, проведен 24-27 февраля 2012 года; (в %% от числа тех, кто «скорее придет на выборы» или «совершенно точно придет на выборы» и определился с выбором кандидата)

Таблица 2

Вариант 2. Переписывание голосов от других партий Единой России при явке 60%

Вопрос: ПРИШЛИ БЫ ВЫ НА ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ, И ЕСЛИ ДА — ЗА КОГО БЫ ВЫ ПРОГОЛОСОВАЛИ, ЕСЛИ БЫ В СПИСКЕ КАНДИДАТОВ БЫЛИ СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛИТИКИ?

(Опрос по репрезентативной  выборке населения России, 1601 человек  в возрасте 18 лет и старше, проведен 24-27 февраля 2012 года;  (в %% от числа тех, кто «скорее придет на выборы» или «совершенно точно придет на выборы» и определился с выбором кандидата)

«Переписывание»  голосов в пользу Единой России  гораздо больше искажает реальные результаты выборов в пользу «Единой России», чем 
простое «вбрасывание/приписывание» голосов в ее пользу (и, соответственно, при взвешивании с учетом сценария «переписывания голосов» снижение ожидавшегося уровня голосования за Путина будет более радикальным, чем при сценарии «вбрасывания/приписывания»). Реальный сценарий фальсификации результатов выборов в Думу был, вероятно,  комбинированным, включавшим и «приписывание», и переписывание (а соответственно, оценки ожидавшегося уровня голосования за Путина при комбинированном сценарии лежат где-то посредине).

Вместе с тем,  даже если предположить, что фальсификации в пользу «Единой России» составили 40% от числа голосов, насчитанных ей ЦИК(крайне правый столбец табл.3), результаты нашего анализа свидетельствуют о том, что за В.Путина на мартовских выборах собиралось проголосовать более половины избирателей из тех, кто намеревался принять участие в выборах. Понятно, что намерение принять участие в выборах и проголосовать за Путина, далеко не всегда было добровольным. Напротив – многие респонденты в наших опросах и до, и после выборов говорили о том, что испытывают давление средств массовой информации, начальства на работе, местных властей, направленного на то, чтобы заставить их придти и проголосовать за Путина. Но объяснить преодоление Путиным 50% уровня голосования на президентских выборах только «вбросами», «приписыванием» и «переписыванием» голосов в его пользу невозможно. Основная масса населения (не менее 45%) не связывает легитимность власти с выборами. Нынешний режим держится на смеси традиционализма и постсоветского патернализма.  Именно объяснения подобных механизмов господства и опирающихся на них технологии власти должно было бы требовать общество у социологов, а не подтверждения той или иной цифры. Но, вместо запроса на компетентную интерпертацию,  мы получают разговоры о том, что единороссам или Путину «накручивают» голоса. Это не бедность социологии, а  примитивность нашего образованного общества, отторгающего любое сложное знание о самом себе и других, непохожих на него.

Столь же безосновательны и другие утверждения Сатарова. «Социологам («в первую очередь это касается социологов, получающих государственные заказы. Вольно им обманывать нас за наши денежки!») можно снова начать верить только тогда, когда, касаясь общественно-важных проблем, они начнут придерживаться набора простых правил»: 1. «публиковать и исходные проценты, и прогноз; раскрывать методы прогнозирования», 2 «Делать доступными исходные базы данных с ответами респондентов».

Во-первых,  за 10 лет, с 2002 года (после рейдерского захвата ВЦИОМ  и  образования в 2003 году Левада-центра), мы не получали никаких государственных заказов на электоральные или политические исследования, и, стало быть,  вся авторская филиппика ничего не стоит. (Исключение составлял один пробный  небольшой опрос москвичей и питерцев, предназначенный, как мне показалось, скорее для проверки качества работы опросных служб, связанных с Кремлем). Все тематические опросы подобного рода (а это более 350 проектов) проводились либо благодаря научным грантам, либо по договорам с неправительственными организациями, либо за счет наших внутренних средств.

Во-вторых, в наших  собственных публикациях делается и то, и другое, хотя в широкой прессе эти условия иногда не выдерживаются из-за неряшливости журналистов или непонимании ими важности этих деталей.

В-третьих. Обязанность открывать базы данных  — совершенно несуразное требование для негосударственных исследовательских центров, и этого в мире практически никто не делает. Попробуйте получить базы данных в Институте демоскопии в Алленсбахе  — там лишь пожмут плечами. Но мы, как и некоторые другие социологические компании в России, это делаем. Все  наши основные исследования, не имеющие коммерческого или маркетингового характера, то есть такие, на которые заказчик не накладывает запрета на публикацию по каким-то своим причинам, – давно открыты для свободного доступа, поскольку мы регулярно и на безвозмездной основе  передаем их в «Единый архив социальных данных», существующий ныне в рамках НИУ ВШЭ. Архив создан еще в 2000 году по инициативе Ю.А.Левады и Т.И.Заславской для ознакомления исследователей (особенно – из провинции, ограниченных в средствах) на основе нашего «Мониторинга экономических и социальных перемен» (начатого в еще старом ВЦИОМ) и исследований других центров изучения общественного мнения. Коллекции социологических данных ЕАСД представлены в сети (http://sophist.hse.ru/db), что обеспечивает свободный доступ к данным более 5000 зарегистрированных специалистов, каждый десятый пользователь – зарубежный исследователь (сайт — на русском и английском языке). Сказать, что Сатаров не знает об этом? Может быть  и так, хотя  ИНДЕМ передал туда свои исследования по коррупции. Поэтому остается только два объяснение: профессиональная некомпетентность и недобросовестность. Думаю, и то, и другое.

Лицемерное  напоминание о Ю.А.Леваде – здесь  не просто неуместно, но и оскорбительно  для его памяти. Напомню, что Ю.А. в ситуации, когда внутренние интриги  путинского окружения подняли шум  о падении рейтинга  Путина с  целью вынудить последнего к жестким  мерам, он был единственным, кто выступил с опровержением, говоря, что никакого снижения Левада-центр не фиксирует.

Подытоживая, вынужден сказать, что когда от лица общественного мнения громче всех выступает человек профессионально незнакомый ни с практикой эмпирических исследований, ни с теорией социологии, дело плохо. Вопросы точности  социологического измерения, несомненно, должны обсуждаться, в том числе – и в публичном поле. Беда только, если вся социология сводится к дискуссиям о том, как вы или они проголосовали. Из всей теоретической и аналитической работы нашего центра, ведущейся уже более двадцати лет, включающей и исследования по «советскому человеку»,  и по антропологии власти, и трансформации институциональной системы, и многому другому, публика в состоянии принять лишь этот сегмент. Нынешний спад протестной активности связан, среди прочего, с отсутствием ясных перспектив политической жизни, отсутствием понимания, где и откуда могут взяться силы изменения  и общества и режима, с интеллектуальной слабостью формирующейся российской публичности. Склонность к простым ответам на вопросы, оказывающиеся слишком сложными для нашей плохо образованной (в сравнении с ее амбициями) и ангажированной публики, опасный симптом. Неспособность видеть и понимать других, в том числе и другую часть общества, которая может не нравиться или вызывать самые негативные чувства и отношения,  может служить признаком инерции советского человека.  Как было сказано когда-то, «социология рождается из духа общества». Читайте Леваду. Читать на сайте газеты