Денис Волков о проблемах соцопросов, электоральных исследованиях и общественном мнении в демократическом и авторитарном контекстах.

Человек не остров, не просто сам по себе;
каждый человек — часть континента, часть целого.

Джон Донн

Опросы общественного мнения критиковали с момента их появления, и современная Россия здесь не исключение. Объем и ожесточенность претензий к социологическим исследованиям резко выросли после начала спецоперации. При этом в большинстве случаев критические высказывания на тему опросов основаны не на фактах и доказательствах, а на утверждениях, допущениях и домыслах, которые на поверку оказываются безосновательными. Такая ситуация является неизбежным следствием того, что главными спикерами по теме опросов у нас часто выступают люди, которые знают об этом в лучшем случае из книг — философы, экономисты, психологи, политтехнологи, журналисты, блогеры. Всем им не хватает практики полевой работы и планомерной работы с цифрами.

Мнением специалистов, которые непосредственно проводят опросы, интересуются не всегда. Нам хорошо известен жанр критики «Левада-центра» без того, чтобы попросить объяснений у самих социологов — сотрудников исследовательской организации. Неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что именитые критики опросов отказывались от прямой дискуссии с нами. Поэтому попробуем вступить в заочный спор.

Критические высказывания можно условно разделить на три категории:

• упреки в резком снижении качества опросов после начала спецоперации;
• разговоры о том, что опросы уже давно не отражают реальность;
• и что опросы в принципе невозможны при усиливающемся авторитарном давлении.

Будем следовать этому списку.

Причуды (не)достижимости

Одним из главных показателей качества собранных данных является достижимость респондентов. Этот индикатор показывает, какую долю запланированных респондентов удается достичь в ходе опроса. Нужно подчеркнуть, что мы говорим о репрезентативных опросах, которые показывают распределение мнений среди населения, и для этого они должны обеспечить более или менее равную возможность для участия в исследовании представителям различных категорий населения (по полу, возрасту, месту проживания и т.д.).

У выборки опроса всегда есть исходные параметры — это может быть база случайно сгенерированных телефонных номеров, которые надо обзвонить, или заданные точки, которые нужно обойти при поквартирном опросе. Показатель достижимости говорит о том, какая доля респондентов опрошена согласно исходному плану. Так как не по всем сгенерированным номерам берут трубку, не по всем запланированным адресам открывают дверь, оставшихся приходится добирать, используя дополнительные номера или адреса. Постепенное снижение достижимости является известной проблемой, однако никакого существенного обрушения этого показателя после начала спецоперации не произошло.

В «Левада-центре» для вычисления достижимости используются общепринятые рекомендации Американской ассоциации по исследованию общественного мнения (AAPOR). Также заметим, что в США достижимость в объеме 25–30% запланированной выборки считается «золотым стандартом» опросов на политические темы, проводимых методом личного интервью. В ежемесячном всероссийском поквартирном опросе «Левада-центра», который является источником большинства публикуемых нами данных, средний уровень достижимости за 2022 год составил 27% от запланированной выборки, в 2023 и 2024 годах — 29%. Это несколько меньше средних показателей 2021 года (31%), но в целом можно сказать, что эти колебания несущественны. Социолог Владимир Звоновский, проанализировавший соответствующие показатели для ВЦИОМ и ФОМ, также пришел к выводу об устойчивом уровне достижимости их опросов в 2022–2023 годах.

В телефонных опросах достижимость существенно ниже — 9–10%. Отчасти это определяется нежеланием людей отвечать на звонки с незнакомых номеров (в условиях выросшего спама и активизации мошенников), а также особенностью самого метода — не все сгенерированные номера работают. Важно, что эти показатели находятся на уровне общемировых значений и Россия не выделяется на фоне других стран. В 2022 году были сообщения о падении достижимости российских телефонных опросов. Но, по мнению американской исследовательницы Брин Розенфельд, которая проанализировала открытый массив телефонных опросов социологической службы Russian Field, правильнее говорить о волатильности этого показателя, нежели сформировавшемся тренде¹.

Так или иначе, нет оснований говорить о резком падении достижимости в российских опросах после начала спецоперации. Более того, телефонные и поквартирные опросы дают схожую картину массовых оценок происходящего. Это дает дополнительную уверенность в качестве получаемых данных. 

Критики опросов любят рассуждать о том, что существующий уровень недостижимости возникает главным образом потому, что люди боятся отвечать социологам, а значит, опросы не могут показывать верную картину общественных настроений. Однако анализ причин отказа от ответов этого не подтверждает. Как пишет наша коллега Екатерина Козеренко, основные трудности реализации исходной выборки вообще не связаны с респондентом и его мотивацией². В 70% случаев они возникают по причине того, что невозможно получить доступ к квартире, никого не было дома, респондент физически не мог отвечать (был нетрезв, не владел русским языком, был неадекватен). На втором месте — отказ открыть дверь из соображений безопасности. Эта группа довольно стабильна, ее величина не менялась существенно с начала 2000-х годов. Мотивированные отказы конкретного респондента составляют 10–11% от общей недостижимости и вызваны нежеланием тратить время на бессмысленную, с точки зрения человека, процедуру, а не опасением отвечать на чувствительные вопросы.

Детальный анализ не нашел никаких подтверждений тому, что люди массово прерывают интервью в ходе опросов об Украине и спецоперации.

Прерванное интервью, по словам Козеренко, составляет всего 1–1,5% от общей недостижимости. Этот показатель не меняется со временем, а на вопросах о спецоперации интервью прерывались всего несколько раз за опрос, что не является статистически значимой величиной.

Другим показателем ухода от ответа на вопросы о поддержке власти или спецоперации мог бы стать заметный рост доли респондентов, затруднившихся с ответом. Но и этого не происходит. Среди всех известных опросов о спецоперации высокую долю затруднившихся с ответом на вопрос о ее поддержке показывает только проект «Хроники» политического активиста Алексея Миняйло, но в этом случае это достигается искусственно — за счет специфической формулировки вопроса.

Как уже приходилось писать ранее, не находят подтверждения и слова о том, что в опросах принимают участие только сторонники власти³. Все это позволяет говорить, что с точки зрения методологии российские опросы общественного мнения остаются рабочим инструментом.

Социология и выборы

Важным основанием для критики являются обвинения в адрес опросных компаний в том, что они якобы не смогли верно отразить результаты тех или иных выборов. Например, Григорий Юдин пишет во вступлении к своей книге «Общественное мнение», что наиболее известные промахи случились во время выборов в Государственную думу в 2011 году и выборов мэра Москвы в 2013 году, на этом во многом основан пафос его дальнейшего «разоблачения» опросов. Загвоздка лишь в том, что в обоих случаях опросы оказались довольно близки к результатам выборов.

Так, в 2011 году последний опубликованный предвыборный опрос «Левада-центра», проведенный за две недели до выборов, давал «Единой России» лишь на 3,5 процентных пункта больше, а «Справедливой России» и «Яблоку» — на 4 и 3 п.п. меньше, чем те получили после подсчета голосов (по остальным партиям разница между опросом и результатом составляла менее 1 п.п.). Опрос, проведенный за пять дней до голосования (он уже не мог быть опубликован), давал «Единой России» ровно столько, сколько она затем и получила, при этом на 3 п.п. был переоценен итоговый результат ЛДПР и на столько же недооценены показатели «Справедливой России».

Уже после выборов в «Левада-центре» состоялась встреча социологов с известными специалистами по электоральной статистике — С. Шпилькиным и А. Шенем, которые на основании своих математических моделей указывали на существенные фальсификации на выборах. Предмет дискуссии как раз и состоял в том, чтобы понять, почему опросы сошлись с оглашенными результатами выборов. Наше объяснение состояло в том, что эффект от государственного контроля за центральными СМИ и маргинализация политической оппозиции оказывают на общественные настроения (и, как следствие, на результаты опросов и выборов) гораздо большее влияние, нежели предполагаемые фальсификации. Кто прав, на семинаре тогда так и не решили, каждый остался при своем мнении.

Еще более интересная ситуация сложилась в 2013 году. Предвыборные опросы ФОМ, ВЦИОМ и «Левада-центра» действительно заметно расходились с итоговыми результатами выборов (хотя экзитпол ВЦИОМ оказался более точным). «Неточность» опросов во многом определялась тем, что мнения москвичей существенно менялись по ходу кампании и особенно в последние полторы-две недели перед днем голосования: симпатии по отношению к Алексею Навальному планомерно росли, поддержка Сергея Собянина снижалась. Это хорошо показывали наиболее удачные — в силу использованного метода и затраченных ресурсов — телефонные опросы «Комкона», которые проводились ежедневно в течение 10 недель на всем протяжении кампании, было опрошено в общей сложности 12 тысяч москвичей. Для сравнения, «Левада-центр» провел тогда всего два опроса москвичей, общей сложностью 2 тысячи человек, последний опрос — за полторы недели перед выборами.

Наиболее близким к результатам голосования оказался десятый опрос «Комкона», окончившийся за два дня до выборов: он переоценивал итоговый результат Собянина на 5 п.п. и недооценивал результат Навального на 2,5 п.п. Однако если экстраполировать на результаты этого опроса ту динамику симпатий избирателей, которая фиксировалась предыдущими волнами опросов «Комкона», получались цифры, практически совпадавшие с результатами выборов.

Совсем иную картину показывала «партийная социология». Опрос штаба Навального, опубликованный 20 августа, показывал соотношение между Навальным и Собяниным как 25% на 44% (в то время как опросы «Комкона» и «Левада-центра», проведенные близко к той дате, показывали это соотношение как 20% на 60%). На этом основании сторонники Навального заявили о неизбежности второго тура и попутно обвинили социологов в провале, эти слова много раз цитировались и хорошо запомнились.

Менее известным остался тот факт, что «источник, близкий к штабу Навального» в день публикации этого опроса сообщил Газете.Ru, что «если пересчитать данные последнего исследования по правильной выборке, результаты, свидетельствующие о неизбежности второго тура, пока не подтверждаются». Более того, Леонид Волков* в разговоре с изданием тогда же подтвердил, что данные действительно не являлись окончательными⁴. Все это не помешало Волкову использовать публично опровергнутые им самим цифры и пообещать второй тур в своем предвыборном прогнозе: «Собянин наберет 4–47% голосов, Навальный наберет 26–29% голосов (дальше — Мельников с 10–12%).

И это — второй тур». Но опросы не указывали на возможность второго тура, и его не случилось — опросы не ошиблись.

«Фальсификация предпочтений»

Наконец, сегодня все чаще слышны разговоры о том, что в авторитарном контексте опросы в принципе невозможны: люди боятся говорить, как они думают на самом деле. Это автоматически предполагает, что в демократиях люди свободны от всякого давления и у каждого человека есть сокровенное, непротиворечивое и четко сформированное мнение о происходящем. Но эти предположения ошибочны.

О влиянии страха на общественное мнение в демократическом обществе много размышляла в своих работах о «спирали молчания» авторитетная немецкая специалистка по опросам Элизабет Ноэль-Нойман.

Современный американский исследователь общественного мнения Тимур Куран, пишущий о «фальсификации предпочтений» (то есть склонности людей скрывать свои предпочтения и подстраиваться под доминирующее мнение под действием общественного давления), подчеркивал, что его теория универсальна для любых политических систем — от диктатур до демократий. Российские критики опросов, которые любят ссылаться на Курана, обычно опускают этот тезис.

Для Курана общественное мнение — это не сумма частных мнений, а распространенность и степень принятия индивидами публично звучащих оценок и мнений. Именно это и измеряют опросы. Напротив, частные мнения, которые люди склонны скрывать, измерить невозможно (этнография или фокус-группы могут дать некоторый намек на их существование, но не могут ничего сказать о распространенности таких мнений, потому что в принципе не репрезентативны). Уступая внешнему давлению, люди вынуждены подстраиваться под доминирующий дискурс. Это помогает поддерживать сложившийся социальный порядок, что, в свою очередь, способствует постепенному принятию индивидами доминирующего мнения как своего собственного. В своей книге Куран рассматривает эти процессы в трех разных контекстах — в Индии, коммунистической Восточной Европе и США.

Иным путем приходят к выводу о схожести процессов формирования общественного мнения при разных политических режимах американские исследователи Барбара Геддес и Джон Цаллер. На материалах опросов общественного мнения в Бразилии времен военной диктатуры они показали, что общественное мнение там формируется по тем же критериям, что и в США. Авторы основываются на принятом в коммуникативных исследованиях положении о том, что общественное мнение в современных массовых обществах определяется элитами, которые контролируют повестку центральных СМИ. Разница между демократическим и авторитарным контекстами лишь в формах и степени такого контроля.

Они пишут, что и в Бразилии, и в США поддержка государственной политики сильнее среди людей, которые следят за новостями, но которым сложно критически оценивать сообщения центральных СМИ. Поддержка слабее всего среди тех, кто совсем не следит за новостями, кто заведомо настроен против доминирующей повестки из-за своих ценностных установок или оппозиционных взглядов, а также среди людей с высоким уровнем образования, которые могут критически оценивать доминирующий дискурс. Все, кто внимательно следит за результатами опросов в России, хорошо знают, что поддержка политики властей — например, в отношении к спецоперации — распределяется по тем же принципам.

Так происходит потому, что в любой стране — будь то США или Россия — число людей, которые целенаправленно и систематически следят за новостями, ищут и сопоставляют разные точки зрения, составляет менее трети населения. Это элиты, активисты, а также информированная публика — они обладают ярко выраженными, последовательными и непротиворечивыми политическими взглядами и мнениями. Большинство же людей в любой стране мало интересуются политическими вопросами, их взгляды плохо оформлены и противоречивы. Поэтому в вопросах, которые непосредственно не связаны с их житейским опытом, они подвержены сильному влиянию повестки центральных СМИ.

В своих дальнейших исследованиях Цаллер уточнял, что при демократии большую часть времени элиты расколоты по большинству вопросов, их споры выплескиваются в центральные медиа, что и обеспечивает разнообразие мнений среди обывателей. При авторитаризме же публичных дискуссий между элитами почти не ведется, что и обеспечивает доминирование в СМИ одной повестки — официальной. Оппоненты власти оказываются изолированы, их голос практически не слышен. Поэтому дело не столько в страхе, сколько в том, что большинство населения поверхностно и некритически следит за происходящим, не знает альтернатив и не видит причин сомневаться в картине мира, которую создают СМИ.

Характерно, что и в демократических странах бывают ситуации, когда споры внутри элит на какое-то время прекращаются, и тогда внутриэлитный консенсус оборачивается практически безоговорочной общественной поддержкой политики властей, которой обычно могут похвастаться только авторитарные режимы. В США, отмечает Цаллер, это можно было наблюдать на начальных этапах войны во Вьетнаме (поддержка борьбы против коммунизма), во время войны в Персидском заливе (поддержка американских военных и стремительный рост рейтинга до 89% Дж. Буша-старшего). А также — добавим от себя — в первые два года текущего российско-украинского конфликта (высокие показатели поддержки американской помощи Украине) до возобновления противоборства между демократами и республиканцами.

Схожие принципы формирования общественного мнения в разных странах вне зависимости от их политического режима возвращают нас к методологическим аспектам проведения опросов. Как точно подметила Даниэлле Люсье, американский социолог и внимательная читательница Курана и Цаллера, опросы плохого качества могут проводиться при любых режимах. И нужно не рассуждать о заведомых пороках опросов общественного мнения, а внимательно отслеживать соблюдение методологии⁵. Важно, чтобы была правильно построена выборка исследования, корректно сформулированы вопросы, обеспечен достаточный уровень достижимости.

Все сказанное выше дает основание утверждать, что опросы ведущих российских центров пока довольно точно отражают общественные настроения в нашей стране. Продолжая следить за их качеством, пора переключиться с разговоров о том, что опросы ничего не показывают, к содержательному анализу результатов исследований — они позволяют многое узнать о нашем обществе.

*Признан Минюстом РФ «иноагентом».

1. Rosenfeld B. Curious What Russians Think about the War? Ask Yourself This before You Read the Polls / Russian Analytical Digest. 22 февраля 2023. № 292. https://css.ethz.ch/content/dam/ethz/special-interest/gess/cis/center-for-securities-studies/pdfs/RAD292.pdf ↩︎
2. Козеренко Е. Анализ недостижимости в «Курьере» «Левада-центра» / Вестник общественного мнения. 2023. № 1. https://www.levada.ru/cp/wp-content/uploads/2023/08/VOM1-2023.pdf ↩︎
3. Волков Д. Возможны ли опросы в сегодняшней России? / 10 февраля 2023. https://www.levada.ru/2023/02/10/vozmozhny-li-oprosy-v-segodnyashnej-rossii/ ↩︎
4. Кузьменкова О., Перцев А. Навального удалили из «Одноклассников» / Газета.ru. 20 августа 2013. https://www.gazeta.ru/politics/2013/08/20_a_5598529.shtml ↩︎
5. Lussier D. Does the War Make Russian Public Opinion Polling Worthless? / Russia.Post. 21 декабря 2023. https://russiapost.info/society/public_opinion ↩︎

Денис ВОЛКОВ

Оригинал