3 мая 2024 года исполняется 80 лет социологу Алексею Георгиевичу Левинсону. В моей голове этот странный юбилей («дожили?») не укладывается, не складывается ясное сознание самого факта. Смысл раздваивается: с одной стороны, «всем [по-прежнему] по 27», как писано в пьесе (для секторского Старого Нового года 13 декабря 1969 года), а с другой – 80 лет. И почти сразу же эти образы начинаются множиться, толкаться, перебивая друг друга: онежский капитан-адмирал на корме кижанки «Табити-утопити» с заглохшим мотором «Ветерок» из-за срезанной на камне шпонки, докладчик на семинаре Левады (еще на Новочеремушкинской) об архаической модели города (1970 год), завотделом социологии дизайна во ВНИИТЭ, обсуждение статьи о «макулатурной серии» (1979), профессор «Вышки» с лекциями о социологии повседневности (2023). Путаются точки зрения, внешняя «объективная» (для других) и «субъективная», продолжение наших разговоров, «он» и «ты». Левинсон -последний свидетель того, как начиналась социология в России, когда вся она умещалась в одной комнате отдела конкретных социальных исследований Института философии в подвале на Писцовой улице, недалеко от метро «Динамо».
Мы знакомы с тобой с ноября 1969 года, когда после смотрин и короткого экзамена по социологии в кафе «Марс» (сектору был нужен «девочка-секретарь»), ты, тогда аспирант Седова и Левады, привел меня к Леваде, определив тем самым мою жизнь и пожизненную благодарность. С этого времени мы вместе. Конец того года – время коллективного осуждения научной общественностью Юрия Александровича за курс лекций по социологии на факультете журналистики МГУ, почти общее (если не считать Грушина) проявление трусости и предательства коллег по институту, который позже стал называться Институтом социологии.
Левадинский сектор «Методологии исследования социальных процессов» просуществовал еще 2 года. Незабываемое время невероятной, непредставимой сегодня интенсивностью внутренней работы. С мая 1972 по май 1973 года, с появлением «Бульдозера» — нового директора М.Руткевича, идет идеологический погром и кадровая чистка Института. Начинается время «устной социологии», неформальных семинаров, кочевавших от одного пристанища к другому, и так вплоть до 1988 года, образования ВЦИОМ. Ушли, уехали Эдик Зильберман, Виткин, Юрий Алексеевич Гастев, кто-то занялся другими делами.
На академическую карьеру после разгона ИКСИ рассчитывать было уже нельзя. Первую диссертацию тебе защищать было негде, да и невозможно, будучи с ярлыком «от Левады». Вторую – по социологии «гуляний» как ритуалу протомодернизации – удалось лишь много лет спустя.
Но разрыв с официальной наукой освободил Левинсона от присущей ей академической серости и сервильности, обернувшись невероятно широким горизонтом научных интересов. Я не знаю другого исследователя, которого так занимала проблема реальности, нетривиальности человеческой жизни. Этого не найти сегодня у социологов. Тематический диапазон его работ огромен: он включает такие темы, как социология города, вещей (часов, семантики бытовой обстановки, домашней техники), запахов, каруселей, секса, мужско-женской субкультур, типов жилья, насилия, в том числе – насилия в армии, символического присвоения культурных благ (великолепная работа по «макулатурной серии», давшей стимул к чтению художественной литературы 6-8 миллионов семей), бюрократии, антисемитизма, исторического сознания, массового сознания и прочая, и прочая. И все это — на фоне хронического состояния, которое поэт обозначил как «дурно пахнут мертвые слова». Наши споры и разногласия были поводом для работы, каждый из нас — внутренний читатель для другого, а его оценки – критерий «интересной» мысли.
Жизнь скоро кончится, мы ее прожили. На реплику из той давней пьесы: «мама, а что такое левинсон?», можно сегодня ответить только так: «Левинсон – это в сущности все». Оправдание нашей жизни — наша работа, за которую в общем не стыдно. Временами было очень интересно, временами – тошно и противно. Люди – крокодилы, как говорил Левада, но душа обязана трудиться. Береги себя, еще не конец.
Лев ГУДКОВ