С тех пор как в феврале прошлого года Владимир Путин объявил о начале специальной военной операции в Украине критика опросов общественного мнения в России зазвучала с новой силой. Обычно критики приводят следующие доводы того, почему российским опросам нельзя верить. Одни утверждают, что в 2022 году достижимость респондентов резко снизилась, выросло нежелание людей участвовать в опросах. Другие говорят, что респонденты в массовом порядке якобы прерывают интервью, как только разговор заходит об украинских событиях. Утверждают также, что в опросах теперь участвуют только сторонники власти, а оппозиционно настроенные граждане предпочитают помалкивать. Кто-то ссылается на опросные эксперименты, которые вроде бы показывают более низкие показатели поддержки и утверждают, что именно они показывают “реальные настроения” общества. Наконец, наиболее радикальные критики опросов говорят, что опросы не релевантны, потому что они не показывают, что люди думают “на самом деле”. Разберем эти упреки.
Начнем с разговора о недостижимости. В Левада-Центре мы рассчитываем недостижимость для каждого исследования, используя рекомендации AAPOR. Рассчитанный таким образом средний уровень достижимости в нашем регулярном всероссийском поквартирном опросе в прошлом году составил 27%. Это несколько меньше чем в 2021 году (в среднем – 31%), но выше по сравнению со средними показателями предыдущих лет (в 2020 году – 25%, в 2019 – 20%). Сейчас оставим за скобками дискуссию о том, какой уровень достижимости считать достаточным (так, в США для приемлемым уровнем достижимости телефонных опросов еще недавно считался показатель в 9%). Важно то, что уровень достижимости в прошлом году изменился незначительно (как не поменялись и установки в отношении самих опросов). Если бы дела обстояли иначе, опросы по привычной методологии стали бы невозможны: интервьюеры не стали бы браться за заведомо невыполнимое задание или же стоимость их работы стала бы непомерно высокой. Но этого не происходит.
Проблема прерванных интервью изучалась нами специально в конце прошлого года. Анализ показал, что это стабильный показатель, который практически не меняется во времени. На вопросах, связанных с Украиной и “спецоперацией” в 2022 году в каждом опросе было прервано всего от 2 до 7 интервью, что в рамках всего опроса – незначительная величина. Вопросы по “украинской” тематике в этом смысле ничем не отличаются от вопросов на другие темы. В большинстве случаев, если респонденты уже согласились отвечать, они пройдут опрос до конца (особенно, если это личное интервью). Поэтому попытки поставить под сомнение качество опросных данных ссылками на прерванные интервью выглядят совсем уж беспочвенными.
Слова о том, что в опросах принимают участие только сторонники власти тоже пока не находят подтверждение. Так по результатам повторного опроса респондентов мы не смогли подтвердить предположение, что люди, повторно участвующие в телефонных опросах, более позитивно оценивают происходящие события, а также что респонденты, которые не одобряют деятельность руководства страны, чаще отказываются от участия в опросах (и что данные опросов общественного мнения характеризуют только тех, кто готов идти на контакт и отвечать на вопросы анкеты). Иными словами, рост рейтингов и иных опросных показателей в 2022 году правильнее объяснять именно изменением мнений и настроений, а не в недостатках опросного инструмента.
Что касается списочных опросных экспериментов, которые вроде бы свидетельствуют о более низкой поддержке «спецоперации» и власти, то их результаты не всегда можно трактовать однозначно. Исследователи, которые проводили похожие эксперименты в отношении массовой поддержки Владимира Путина в России в 2015–2021 годах, предостерегают от однозначной интерпретации результатов таких экспериментов. Цифры, полученные в результате таких экспериментов, совпадают с показателями безусловной поддержки военных действий и власти. Но это не значит, что «поддержка с оговорками» представляет собой ложные заявления респондентов. Существует целая совокупность различных факторов (невозможность повлиять на происходящее, нежелание критиковать свое правительство в ситуации международного конфликта и проч.) которые побуждают сомневающихся присоединиться к мнению большинства. Сводить все к страху было бы серьезным упрощением.
Наконец, сегодня часто звучит тезис о том, что в России респонденты находятся под увеличивающимся давлением (власти, официальных СМИ, мнения большинства) и поэтому никогда не скажут, что они думают на самом деле. Но опросы не проводятся с использованием полиграфа, и фиксируют лишь то, чем люди готовы поделиться с интервьюером. И это информация о том, как люди готовы вести себя на публике. Вряд ли можно спорить с тем, что давление российского государства на индивида в последнее время выросло. Главная цель такого давления – изменить поведение людей, отбить желание критиковать власть, участвовать в протестных акциях. Вряд ли можно спорить, что эта цель достигается. Но ровно о том же говорят и результаты опросов.
А кроме того, изменения в общественном мнении, как правило, носят системный характер: изменение уровня поддержки властей сопровождаются изменениями по вопросам о настроении, надеждах, экономическом поведении. Изменения в ответах на эти вопросы вряд кто-то станет объяснять лукавством респондентов (при условии, что доля участвующих в опросах остается более-менее постоянной величиной). Так, рост рейтингов президента и правительства феврале-марте 2022 года сопровождался ростом общего оптимизма, воодушевления, уверенности в завтрашнем дне, ура-патриотизма.
Анализ долгосрочных трендов общественного мнения уже в конце 2021-начале 2022 года позволял говорит о том, что в случае конфликта большая часть российского общества окажется на стороне президента и правительства. Основные контуры отношения российского общества к этому конфликту к этому времени уже сложились: три четверти уже были уверены, что в эскалации виноваты США и Украина, симпатии к Украине проявляли только треть опрошенных. Рейтинг одобрения Владимира Путина начал расти уже на фоне эскалации в конце 2021 года: с ноября по середину февраля он вырос с 63 до 71% (за март он вырос до 83%). В январе-феврале 2022 стали видны основные разрывы в представлениях между крупнейшими городами и остальной страной, молодыми и старшим поколением, телезрителями и интернет-пользователями. Опросы показывали – хотя российское общество страшилось конфликта, внутренне оно было к нему готово.
Далее, уже весной стали заметны первые признаки адаптации людей после шока от начала военных действий и первого удара экономических санкций. Вначале проявилось на фокус-группах, а затем и в опросах (в Левада-Центре мы не противопоставляем качественные и количественные методы опроса, а используем их сочетание). Довольно точно описать реакцию общества на мобилизацию можно было сразу после ее объявления – на материалах предшествующих исследований, дальнейшие исследования в основном подтвердили эти выводы. Уже к концу сентября можно было говорить о том, что российское общество смирилось с первой волной мобилизации. Хотя окончательно это стало понятно в конце года, когда настроения во многом вернулись к “домобилизационным” показателям.
Все сказанное выше позволяет говорить, что опросы общественного мнения остаются надежным инструментом понимания происходящего. Анализ ситуации и прогнозы по ее развитию, основанные на регулярных социологических исследованиях, оказываются гораздо более точными, нежели всевозможные журналистские и политологические спекуляции, самые раскрученные из которых часто вообще не сбываются. Впрочем, осторожным надо быть и при использовании данных опросов – опросные проекты политических активистов или никому неизвестных контор скорее собьют с толку, чем помогут разобраться в ситуации. Обесценивая результаты опросов общественного мнения, мы тем самым лишаем себя одного из немногих проверенных инструментов понимания происходящего.
Денис ВОЛКОВ