Больше половины россиян не стыдятся того, что происходит в стране, следует из недавнего опроса «Левада-центра». Согласно нему, лишь 18 % разделяют мнение о том, что «в России происходят такие дела, что заставляют меня испытывать стыд за неё», в то время как в 2012 году такого мнения придерживались 52 % респондентов. Не согласны с этим утверждением 55 % россиян против 20 % в 2012-м. При этом социологи выяснили, что больше всего россияне гордятся отечественными вооружёнными силами, российской историей, достижениями в спорте, искусстве и науке. А меньше всего гордости опрошенные испытывают по отношению к системе социальной защиты, равноправию всех групп населения и экономическим достижениям страны. The Village узнал у директора «Левада-центра» Льва Гудкова, почему величие страны для россиян важнее, чем уровень жизни.
О расколе общества и возвращении в СССР
— Я бы хотела поговорить о том, как поменялось наше общество после крымских событий. Совсем недавно вы провели опрос, из которого следует, что россияне перестали стыдиться своей страны: лишь 18 % респондентов согласны с утверждением о том, что «в России происходят такие дела, которые заставляют меня испытывать стыд за неё». С чем связано изменение настроений?
— Я бы начал с того, что общество не может поменяться ни за два года, ни даже за 10 или 15 лет. Общество — это огромная масса людей, определённым образом организованная и обладающая колоссальной инерцией. Мы фиксируем некоторые колебания настроений, но это не изменение базовых структур в обществе. Основные институты — то, что составляет бессознательное в обществе — меняются очень медленно. В очень большой степени мы воспроизводим структуры сознания не только советского, но и досоветского времени. Если почитать Салтыкова-Щедрина, вы увидите, насколько устойчивы базовые структуры общества. Так, он задолго до Оруэлла начал говорить о двоемыслии, вырождающемся из репрессивной и неразвитой структуры общества.
— Но за последние два года, в послекрымский период, сложилось впечатление, что в обществе произошёл раскол между теми, кто за Крым, и теми, кто против. Есть ощущение противостояния.
— Раскол — это сильно сказано. Мощная антизападная пропаганда началась даже не в связи с Крымом, а после массовых протестов 2011–2012 годов. Её целью было дискредитировать протестное движение в обществе. Антизападная и антилиберальная кампания стала основой антиукраинской волны пропаганды. Это попытка навесить на украинский режим ярлык фашизма и дискредитировать те установки, которые мотивировали это движение, — сближение с Западом, построение правового общества, изменение коррумпированного режима.
Пропаганда задавила всякую поддержку лозунгов протестного движения, которое было очень широким: в 2012 году примерно половина россиян ассоциировали себя с этими лозунгами. Со знаменитым выражением Алексея Навального «„Единая Россия“ — партия жуликов и воров» на пике были согласны около 45 % опрошенных, возражали примерно столько же — 40–45%, то есть было некоторое равновесие. Затем поддержка снизилась до 41 %, ещё позже люди стали забывать. Пропаганда перевела внимание на мифологическое противостояние России и остального мира, ощущение, что на нас все нападают, а мы встаём с колен и сопротивляемся. Это ощущение напора вывело за скобки все претензии к власти, всю проблематику повседневной жизни и наступающего экономического кризиса, а также резко повысило градус самоуважения людей — «Вот мы какие!». Ощущение национальной бравады искусственно поддерживалось благодаря тому, что один мифологический враг сменялся другим. Сначала были укропы и америкосы, потом какие-то непонятные исламисты, затем очень кстати подвернулись под руку турецкие помидоры.
— То есть вы не согласны с тем, что в обществе произошёл раскол?
— Это не раскол, это возбуждённое состояние. Это не изменение структуры сознания — просто регистр переключился. Вы же по сути своей в корне не меняетесь, когда чего-то пугаетесь, когда у вас выбрасывается адреналин. Эмоциональный подъём искусственно поддерживался благодаря негативной мобилизации, но сейчас он начинает слабеть. Я бы различал эмоциональные оценки, интенсивность их выражения и готовность отстаивать убеждения. Даже на пике антиукраинской кампании максимум 10 % россиян были готовы чем-то платить за неё: например, понести расходы, поехать на Донбасс или послать туда своих детей. А большинство, 70 %, говорили: «Нет, пусть начальство платит».
— Тем не менее, сейчас мы все несём расходы: живём под санкциями и в состоянии экономического кризиса. Насколько я понимаю, рейтинг власти от этого не падает.
— Не падает, потому что отношение к политике у россиян совершенно другое. Политика — это другая плоскость существования, там великое прошлое, героическая история. Путин — влиятельный мировой лидер в рейтингах Forbes. Если же перенести это из международного контекста во внутренний, то оказывается, что Путин — глава очень коррумпированного режима, не добившийся особых успехов ни в борьбе с терроризмом, ни в борьбе с преступностью. В экономике — дела провальные.
— Но россияне не воспринимают его как главу коррумпированного неуспешного государства?
— Потому что весь их опыт — это опыт советского времени, опыт приспособления к репрессивному государству, нежелания высовываться из своей ниши, принимать на себя ответственность за положение дел в стране, участвовать в политике и общественной жизни. Поэтому и доминирует представление о руководстве страны как о совершенно другой группе людей, живущей своими интересами, на которую нельзя повлиять. Казна — это бездонная бочка. Вы можете повлиять на принятие решений в России?
— Напрямую — нет, конечно.
— Вы можете повлиять на распределение? В 2016 году наши расходы на образование, медицину и социальную защиту сокращаются, а на силовые структуры — растут. Люди могут повлиять на это соотношение? Они, конечно, считают, что деньги надо тратить на социальную политику и развитие инфраструктуры, но кто их слушает?
— Если бы люди понимали, как работают механизмы взаимодействия с властью в других странах, что есть Государственная дума, которая должна представлять их интересы…
— Люди считают, что нынешняя власть отстаивает интересы силовых структур, олигархов, бюрократии и не представляет интересы основного большинства. Поэтому большинство считают: царь далеко, а мы — люди маленькие.
— Если люди это понимают, почему они поддерживают такую власть?
— Потому что нет идеи связи с властью и её ответственности. Демократия — это особое устройство государства. Это не только политическая конструкция, но и определённый тип культуры, когда люди обладают чувством собственного достоинства и правом считать, что власть зависит от них. У нас — прямо противоположная ситуация. Люди — это расходный материал власти, так они себя и ведут. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь» — вот такой принцип жизни.
— Вы связываете такой принцип жизни с советским опытом. Но ведь выросло целое новое поколение, которое не жило при советской власти. Почему оно придерживается таких же взглядов?
— Потому что основные институты сохраняются вне зависимости от смены поколений. Важна структура общества, то есть его устойчивые правила. Что такое социальный институт? Это устойчивая система взаимосвязей, воспроизводящаяся независимо от персонального состава людей. Это жёсткая система правил, которым люди следуют, не задумываясь и будучи не в состоянии их изменить. Дело не в том, что приходят новые поколения, а в том, как эти правила подчиняют себе новых людей. Это эффект, который хорошо описан в русской литературе. Помните, что происходит с молодым героем в «Обыкновенной истории»? С течением времени мало что остаётся от идеализма и романтизма провинциала, который приезжает в Петербург и начинает там служить. Такая же ломка систематически происходит с молодыми людьми и сейчас. С чего вы взяли, что молодые люди обладают какими-то другими воззрениями?
— Ну, они не имеют опыта жизни в советское время.
— Ну уж. Что, отношение к власти так сильно поменялось? Молодые рвутся отстаивать свои представления? Много молодёжи было на митингах протеста 2011–2012 годов?
— Много.
— А я говорю, что нет. Мы проводили опросы, и основной массой протестующих были люди в возрасте от 45 до 55 лет. А молодёжи там было 12–15 %. Реально вышло протестовать поколение взрослых образованных людей, уже добившихся какого-то социального статуса и понимающих, чем им грозит ещё один президентский срок Владимира Путина. А молодёжь была довольно пассивна и безучастна. Все социальные изменения начинаются тогда, когда молодёжь включается в общественную жизнь, у нас этого не происходит: молодёжь хочет зарабатывать, хорошо и весело жить.
— Почему процент людей, которые понимают, к чему всё идёт и как устроена структура власти, настолько невелик в России? Люди просто не хотят думать?
— Да, поскольку думать опасно. Это не актуальный страх, он не рождается из переживаний последних лет. Это страх окаменевший, привычный, идущий от советского или даже более раннего времени. Если этот клубок разматывать, получается довольно сложная картина.
Начнём с того, что все разговоры о перестройке, о том, что у нас в 1991 году произошла революция, с моей точки зрения, не выдерживают никакой критики. Базовые институты, которые обеспечивают структуру общества, изменились не так радикально. Сильнее всего изменились, конечно, экономические отношения. В какой-то степени утвердились рыночные механизмы, хотя сейчас есть движение в обратную сторону. Скажем, в 1999 году после всех реформ государство контролировало чуть больше четверти активов. Сегодня оно контролирует почти 60 %. То есть резко увеличилась доля государства в экономике, соответственно, разросся государственный аппарат и то, что у нас по ошибке называют средним классом. Тем не менее это не плановая экономика, а какой-то вариант государственного капитализма с элементами рыночной экономики.
Изменилась система коммуникаций, в том числе и чисто технически. Появились вещи, которых раньше не было, — мобильные телефоны, интернет. Изменилась массовая культура — она не цензурируется, как в советское время, никто не говорит, что издавать. Я не имею в виду средства массовой информации, там цензура как раз восстановилась в полном объёме. Хотя она и не такая тотальная, как в СССР.
Особенно изменилось массовое потребление, в этой области у нас революционные перемены. Но структура власти и те институты, на которые она опирается, то есть суд, система права, правоохранительные органы, армия и система образования остались практически неизменными. Вывески поменялись, но конструкция централизованной, никак не контролируемой населением власти полностью сохранилась. Поэтому так легко сейчас идёт рецидив, то есть воспроизведение советских практик.
Конечно, некоторые изменения есть и в этой области: нет госплана, нет статьи в Конституции о монополии и руководящей роли КПСС. Но политической конкуренции не сложилось, а раз нет плюрализма, значит, в общественном мнении нет дискуссии о том, каковы цели национального развития, какими средствами и какой ценой они должны достигаться, кто должен отвечать за их реализацию. Вся эта сфера просто выключена из общественного внимания. Власть в этом смысле присвоила себе право говорить о коллективных ценностях и интересах монопольно, а всё остальное, как она утверждает, — от лукавого: это либо либералы, либо крикуны, либо пятая колонна.
Раз всю эту сферу подавили, в сознании людей просто отключена эта проблематика. Хоть кто-нибудь задал вопрос, почему возникла Сирия? Зачем нам берег турецкий? Никто, все молчат. Какой ценой ведётся эта война? Никто не говорит. Если мы спросим об этом россиян, большинство просто откажутся отвечать, потому что у них нет мнения, оно нигде не представлено. Это очень важный вопрос — откуда берутся источники мнения, если в обществе нет многообразия, дискуссии, различных авторитетных точек зрения.
Об эффективности пропаганды
— Поэтому пропаганда в России так эффективна?
— Пропаганда работает благодаря трём очень важным условиям. Одно из них я уже назвал — переключение внимания с повседневных вопросов на мифологические. Но чтобы это переключение произошло, нужно, чтобы были выполнены два других пункта. Это создание ощущения нарастающего кризиса в стране, того, что мы приближаемся к катастрофе. Такая атмосфера приводит к появлению страха и неуверенности в обществе. Пропаганда систематически воспроизводит такие ситуации — хотя бы тем, что очень многие вопросы совсем не обсуждаются. Власть принимает решения, не объясняя их и не ставя людей в известность. Поэтому люди всё время находятся в некотором ожидании: сейчас повысят цены и пенсионный возраст, подорожает ЖКХ, введут платную парковку. Это ощущение хронической уязвимости, беззащитности перед властью и любым её решением создаёт хронический фон тревожности и ожидания гадости. Ещё одно условие — это дискредитация любых неофициальных источников информации: никому верить нельзя, все — гады.
Человек находится в растерянности: под сомнение ставится любая позиция, отклоняющаяся от официальной. А что человек может сказать о том, что происходило на Украине, на Майдане или на Донбассе, если он получает всю информацию исключительно через ящик? Он точно знает, что растут цены, потому что это он проверяет сам, а что он может знать про надругательство над приёмными детьми в Америке? Он должен либо верить, либо не верить, проверить это он не может. В результате в обществе сложилось ощущение полуверы, полунедоверия и того, что все врут.
Также пропаганда работает сейчас на идее единства: «Мы с тобой одной крови, мы с тобой братья». Примерно то же самое означает слово «фашизм», ведь «фаши» переводится как «связка прутьев». На чём был основан патриотический подъём? Была введена идея разделённой нации: «Крым наш», «Крым всегда должен был принадлежать России», «Мы должны защищать своих соотечественников, независимо от того, что они живут в другом государстве», «Мы имеем право вмешиваться в дела других стран». Устанавливается архаическая по своей основе идея единства по крови, по происхождению, которая нивелирует все представления об институтах, международном праве и морали. Это предельная примитивизация представлений об обществе и человеке.
— То, что вы описываете, имеет отношение к большинству россиян, у которых нет альтернативных источников информации. Но ведь есть люди, которые не так часто смотрят телевизор или вообще его не смотрят. Они более критически осмысляют всё, что происходит?
— 12–13 лет назад можно было говорить о том, что пользователи интернета резко отличаются от всех остальных. Сегодня, когда интернетом ежедневно пользуются 55 % россиян или больше, все различия стёрлись. Кроме того, интересующихся политикой среди них ещё меньше. Как вы думаете, сколько россиян обращались к альтернативным источникам информации, чтобы узнать другую точку зрения на то, что происходит на Донбассе или Майдане?
— Один процент?
— Максимум — полтора, это намного ниже точности наших измерений.
— Это просто вне привычки наших сограждан — критически относиться к источникам информации и получать её из разных СМИ?
— Нет интереса. Ведь в чём смысл этой мобилизации, связанной с аннексией Крыма? 60 % россиян и так одобряли действия власти, это не было проблемой. Крым расколол ту среду, которая разделяла лозунги Болотной площади: в результате этой операции основная масса людей, которая разделяла негативное отношение к власти, стала поддерживать путинскую политику.
На пике это решение поддерживали 87 % россиян, а против были всего 7 %. Противники аннексии — образованные люди 40-50 лет, обладающие большим кругом источников информации, им за решение властей было стыдно. Основное большинство поддержало это решение, потому что очень значимыми оказались советские установки. Чувство принадлежности к великой державе, а именно это стояло за присоединением Крыма, компенсировало хроническое чувство униженности, уязвимости и незащищённости в социальной жизни. Это то, с чего мы начали разговор, — уменьшение чувства стыда или увеличение чувства гордости. Это не разные чувства, а сообщающиеся сосуды.
Мы проводим исследование на эту тему с 1989 года и периодически спрашиваем респондентов: «Чем вы гордитесь?» и «Чего вы стыдитесь?» Мы видим, что это одни и те же ответы — великая страна, а живём в нищете и хамстве. Гордимся победой в войне, космосом, литературой, а стыдно за убожество, хамство, зависимость от власти, бедность, отсталость. Чувство причастности к великой державе и великому прошлому компенсирует повседневное чувство унижения.
Иностранцы иногда говорят: «Это шизофрения, не может быть такого в одной голове!» А это именно так — две стороны одного и того же комплекса. Только в одном случае человек чувствует себя частным, изолированным существом, а в другом — чувствует, что включён в мифологию исторических событий, где действуют не отдельные люди, а державы, геополитика, великая история, там для его мелких проблем места нет. Этот механизм компенсации работает на всех уровнях, в советское время даже была такая песня: «Зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей».
О кризисе и готовности к протестам
— Вы сказали, что, несмотря на всеобщую поддержку присоединения Крыма, около 70 % россиян не были готовы за это платить. Каково их отношение к экономическому кризису сейчас?
— 70 % россиян считают, что в стране начинается глубокий и очень продолжительный кризис. Когда он закончится, большинство не знает. Разные категории населения по-разному реагируют на экономические трудности. Тяжелее всего малоимущим, для которых главная проблема — повышение цен на продукты, ведь продовольственная инфляция превысила отметку в 20 %. В других социальных группах люди отказываются от поездок в Турцию или Египет — не только из-за терактов, но и потому, что денег нет. Кто-то отказывается от дорогих лекарств или походов к врачу, кто-то — от привычного набора продуктов. Кто-то говорит: «Наш старый холодильник пока не ломается, не будем его менять».
В тоже время можно сказать, что у людей есть некоторый ресурс терпения и надежды. Есть мнение, что страна примерно с 2002 по 2012 год жила так, как никогда в своей истории. Конечно, распределение носило крайне неравномерный характер: более обеспеченные получали больший кусок пирога. Тем не менее, уровень жизни улучшился у всех, и это создало уверенность, что так будет всегда. Заслуга приписывалась Путину, на этом в первую очередь и держится его авторитет. Накопленный жирок сохраняется и позволяет людям терпеть.
— А кого винят в ухудшении экономической ситуации?
— Сначала главной причиной кризиса люди называли падение цен на нефть, второй важный фактор, по мнению россиян, — это западные санкции, вина за это падает, соответственно, на Запад. Третья причина, которую стали называть всё чаще, — это расплата за Крым. Так думают уже 20–25 % респондентов.
— А представителей российской власти жители страны не винят в том, что случился кризис?
— В этой ситуации работает механизм разгрузки власти от ответственности. Во-первых, люди не понимают, как на эту власть можно влиять. Во-вторых, люди приучены терпеть. Мы называем это механизмом понижающей адаптации, когда человек адаптируется к ситуации через снижение запросов. Терпение — это не просто способность физически что-то выносить, это снижение уровня претензий к жизни и, соответственно, к власти.
Прошлой осенью из-за падения рубля было просто паническое состояние, но к январю 2015 года правительству удалось стабилизировать курс, все выдохнули и сказали: «Ну, видимо, кризис кончился». Кризис не кончился, но паники уже нет. Люди привыкают к идее, что всё будет медленно ухудшаться, и пока готовы терпеть. Это не означает, что отдельные категории не будут взрываться. Пример тому — дальнобойщики. Средний бизнес ещё пока не в озверении, но уже озлоблен.
— Возможны ли протесты на фоне кризиса?
— Протесты будут, но они будут носить разрозненный характер. Вопрос в том, появится ли такое движение, которое начнёт их координировать. Сами по себе протесты не страшны, власть в каждом случае с большим или меньшим трудом с ними справляется. То, чего она последовательно не допускает, — это идея организации единого протестного движения.
— При этом протест дальнобойщиков, насколько я понимаю, поддержали большинство москвичей?
— Его одобрили 70 % москвичей. Исследование по России мы пока не проводили.
— Могут ли протесты начаться перед выборами в Госдуму осенью 2016 года?
— Я не буду гадать — не знаю. Всё-таки это связано с конкретными поводами. Пока, если посмотреть на наши данные, видно, что готовность участвовать в протестном движении выглядит как пологая линия, которая идёт вниз.
О рейтинге власти
— За последнее время вырос рейтинг Госдумы, сейчас он составляет около 50 %. А в 2011 году был 37 %. Почему?
— Это эффект Крыма, который будет держаться ровно столько, сколько сохранится состояние мобилизации.
— У «Единой России» сейчас тоже достаточно приличный рейтинг?
— «Единая Россия» не воспринимается как самостоятельная сила, это некая производная от авторитета Путина. Если рейтинг Путина поднялся, он, соответственно, подтянул и всё остальное.
— Ваш коллега писал в газету «Ведомости» про рейтинг Путина. Он отмечает, что хотя больше 80 % россиян одобряют его деятельность, чуть менее 60 % ему доверяют, а готовы проголосовать за Путина на ближайших выборах около 55 %. О чём говорят эти детали?
— Отношение к Путину достаточно неоднородное. При ответе на вопрос «Какие чувства вызывает у вас Путин?» о любви и восторге говорят от 2 до 6 % опрошенных, причём пик приходится на 2008 год, после войны с Грузией. Симпатия к Путину держится ровнее, её высказывают 30–40 % максимум, пиковые значения тоже приходятся на момент мобилизации. Основа рейтинга Путина — это отстранённое отношение и такие оценки, как «не могу сказать о нём ничего плохого». Это несущая конструкция всех авторитарных режимов — апатия, пассивность и дистанцированность.
Кризис 2008 года не сильно отразился на его рейтинге, но после показатели медленно опускались вниз. Я думал, что это уже процесс делигитимации и неудержимое ослабление поддержки. Олимпиада 2014 года этот процесс остановила, а дальше, на фоне крымских событий, произошёл резкий скачок, примерно такой же, как после прихода президента к власти на фоне взрывов в Москве в 1999 году. Такой подъём бывает редко и указывает на крайне необычное состояние общества. После этого высокий рейтинг так и держится, все претензии к власти ослабли.
Более точно атмосферу в обществе отражает индекс социальных настроений. Он включает довольно много вопросов: оценку отношения к власти, экономической и политической ситуации, ожидания от будущего и прочее. Это очень чувствительный индикатор, который позволяет примерно за несколько месяцев предсказывать наступление массовых изменений. Когда путинский рейтинг начал медленно падать, оценки положения дел в стране были почти катастрофическими. Они довольно быстро восстановились, и дальше шло ухудшение. После этого произошёл Крым, индекс поднялся. Осенью 2014 года, когда рубль обвалился, — опять резкое падение. В январе падение остановилось, и теперь индекс медленно сползает. Если построить прямую, получается, что все настроения медленно ухудшаются. И это то, что нас ждёт.