Термин “публичной социологии” сформулировал в середине прошлого века американский социолог Чарльз Миллс. Но наибольшую известность это понятие приобрело в середине нулевых годов послед того, как Майкл Буравой — новый президент Американской социологической ассоциации — посветил этой теме свое обращение к членам ассоциации в 2004 году. После выступление легло в основу статьи “За публичную социологию”. В России о “публичной социологии” заговорили после выступления Буравого на конференции в Санкт-Петербурге в 2007 году и последующего выхода статьи “Приживется ли публичная социология в России?” в журнале Laboratorium.
Майкл Буравой отделяет “публичную социологию” от трех других: профессиональной, прикладной и критической. Профессиональная социология занята изучением общественных проблем и обращается при этом в первую очередь к академическом сообществу, она существует в рамках профессиональных конференций и семинаров, на страницах академических журналов. Критическая социология — также обращается к академической аудитории, но направлена на критику методов социологических исследований и существующих интерпретаций. Прикладная социология, в свою очередь, существует для заказчика (и на его деньги), который определяет исследовательские цели и является эксклюзивным владельцем полученных результатов. Публичная социология отличается от критической и профессиональной тем, что обращается к неакадемическому сообществу (и в этом она похожа на прикладную), а к широкой общественности. Как и критическая, публичная социология занимается производством рефлексивного знания, осмыслением действительности ради общественного блага.
Поэтому в числе задач публичной социологии — написание текстов простым и понятным языком, доступным для специалистов из других сфер, а также привлечение не-социологов к обсуждению и интерпретации общественных проблем, и даже попытка наладить диалог исследователя и его респондентов. В России одними из наиболее последовательных приверженцев такого подхода можно назвать, например, социологов-неомарксистов, объединившиеся некогда вокруг Института коллективного действия (ИКД), которые изучают политический и протестный активизм в нашей стране. Сам профессор Буравой на протяжении своей социологической карьеры также смотрит на мир, через призму трудов К.Маркса об обществе.
Несмотря на призыв к активному вовлечению непрофессионалов в дискуссию о результатах социологических исследований, Буравой предостерегает, что “в стремлении к популярности публичная социология склонна потакать и льстить своим аудиториям, своим группам общественности, и таким образом компрометирует то, чему привержены социологи в профессиональном и критическом аспектах”. Еще более строги в этом вопросе критики Буравого. Так, другой американский социолог Мэтью Дефлем настаивает, что социологи могут быть публичными только как представители науки, которой они занимаются, но не как политические активисты. Публичная социология, которую продвигает профессор Буравой, по его мнению, излишне политизирована, и это низводит ее до “активистской социологии”, прежде всего левого толка. Круг же тем социологической дисциплины намного шире. (Подробнее смотри открытое письмо Дефлема в ответ на упоминавшееся выступление Бурового).
Интересно, что в российских реалиях ожесточенные споры по поводу возможного участия непрофессионалов в социологических исследованиях развернулись отнюдь не вокруг исследований “левого” ИКД (объединившего как раз специалистов), но по поводу “социологической службы ФБК” Алексея Навального (который идеологически находится скорее “справа”; и этот факт еще более расширяет поле для критики Дефлема). При этом “волонтерскую” или “партизанскую” социологию Навального представители российского профессионального социологического сообщества, в том числе и автор этого текста, критиковали не столько за непрофессионализм исполнителей и возможные непреднамеренные неточности измерений (Левада-Центр, например, в некоторых своих проектах использует помощь волонтеров), сколько за политическую ангажированность и сознательное манипулирование полученными результатами в политических целях.
Возможно, правильнее было бы говорить не о какой-то отдельной “социологии” (публичной, критической и проч.), а соответствующей характеристике социологической дисциплины. Ведь даже тексты и выступления самого Майкла Буравого обращены прежде всего к профессиональным и академическим социологам. То есть, заниматься “публичной социологией” он призывает именно профессионалов, получивших соответствующее образование, использующих необходимые исследовательские методы, принадлежащих к сообществу социологов. Упоминание Буравым социологического сообщества представляется неслучайным. С одной стороны важно, признан ли исследователь социологическим сообществом. Не менее важно и то, определяет ли человек сам себя как социолога, соотносит ли самого себя с социологическим сообществом, его принципами и стандартами, следует ли им на практике. При этом Американская социологическая ассоциация имеет столетнюю историю насчитывает более 14,000 членов, из которых пятая часть работает вне академического сообщества — в правительстве, бизнесе и некоммерческих организациях. В России же самостоятельной социологической организации, сопоставимой с американской по масштабам и признанию нет, как нет и единого социологического сообщества. Может быть, поэтому здесь проще назваться социологом без принятия на себя обязательств, которые имеют специалисты перед дисциплиной, сообществом коллег и своими респондентам.
Когда Буравой пишет о том, приживется ли публичная социология в России, он ставит вопросительный знак. Несмотря на то, что свой доклад, который лег в основу указанной статьи, он делал в независимом Центре Независимых Социологических Исследований, автор ничего не говорит о российских негосударственных исследовательских организациях, ограничиваясь лишь несколькими нелестными упоминаниями академической среды — социологического факультета МГУ и Института Социологии РАН. Но как раз в независимых исследовательских коллективах следовали многим принципам “публичной социологии” задолго до призыва профессора Буравого. Кроме упоминавшегося ИКД, можно вспомнить команду старого ВЦИОМ (сегодня она продолжает работу в Левда-Центре) под руководством Т. Заславской, которая с самого начала основополагающим принципом своей работы полагала информирование широкой общественности о результатах своей работы. Это зафиксировано, например, в методических документах к центральной исследовательских программ “Мониторинг социально-экономических перемен”. Установка на рефлексию по поводу полученных опросных данных отразилась в девизе левадовского ВЦИОМа: “От мнений — к пониманию”. Такие неправительственные организации как “Общественный Вердикт” выносят суждения о положении дел в российском обществе на основании собственных регулярных социологических исследований. Интересно упомянуть здесь и о проекте “Открытое мнение”, объединившего социологов разных институций ради того, чтобы дать независимую публичную оценку работе российских центров изучения общественного мнения в конце нулевых. Серия электоральных опросов, проведенных этой группой — к удивлению части участников — тогда совпала с результатами ведущих полстеров.
Представляется, что участившиеся споры вокруг социологических исследований невозможно объяснить в отрыве от процессов происходящих в российском обществе. С одной стороны со второй половины нулевых прослеживается, пусть медленный, но отчетливый рост общественной активности, который нашел свое выражение в росте благотворительности, движениях за обустройство городской среды, наблюдателей и т.п., и, наконец, в гражданских протестах 2011-2012 годов. Активные слои стали проявлять интерес к происходящему вокруг них, возникла потребность изучать и понимать происходящие общественные процессы. В свою очередь, распространение интернета и социальных сетей, среди молодежи почти поголовное, облегчило объединение по самым разным вопросам, и вместе с тем принес простые и доступные инструменты для проведения различного рода опросов. Голосования в социальных сетях, на сайтах газет и радиостанций стали обычным делом. Подобная “демократизация” опросного инструмента принесла с собой иллюзию простоты. Излишне говорить, что о соблюдении методологических правил построения выборки, случайности отбора респондентов, и прочих требований математической статистики задумываются мало. А если опросы может проводить каждый — к чему профессиональные социологи?
При этом часто можно наблюдать распространенное мнение о том, что социология исчерпывается получением опросных данных, требующих минимальной интерпретации. Однако последующая рефлексия и глубокое нетривиальное понимание текущих общественных процессов порой оказывается даже более сложным делом. В России, где исследователи часто оказываются зажатыми между ведомственной цензурой, карьерной самоцензурой, жесткими требованиями коммерческого или политического заказчика, а также установками своего ближайшего круга, которые могут отличаться от установок других общественных групп и большинства населения. На рефлексию может просто не хватать времени и ресурсов. Понимание социологии как науки как раз и требует от исследователя не подгонять данные под собственные представления о действительности или требования предвыборного штаба кандидата, но измерять, описывать и интерпретировать происходящее. Тот же Майкл Буравой, обращаясь к российской аудитории, призывает социологов оставаться прежде всего исследователями, а не пропагандистами.
Оригинал публикации в в бюллетене Фонда «Общественный вердикт»