Денис Волков подводит итог трех лет изучения общественного мнения о спецоперации и объясняет основные причины устойчивости массовых оценок в материале для журнала Горби.
24 февраля 2025 года исполнилось три года с начала спецоперации. На протяжении всех трех лет мы в «Левада-центре» внимательно наблюдали за общественными настроениями, ежемесячно отслеживая десятки различных индикаторов — рейтинги власти, экономические оценки, общие настроения, отношение к самой спецоперации, оценки текущих событий. В результате к сегодняшнему дню мы имеем большой материал, позволяющий детально описать, как российское общество понимает суть происходящего, как переживает этот конфликт, как адаптируется к меняющимся условиям жизни.
Общественное мнение в отношении СВО неоднородно, что требует детального и аккуратного описания сложившихся массовых представлений. Оно также оказалось весьма устойчиво, установки людей в отношении конфликта мало менялись на протяжении последних трех лет, и это также требует объяснения.
Очередная годовщина начала военных действий, а также робкие надежды на то, что конфликт может близиться к своему завершению, дают повод для разговора о том, какой отпечаток оставили эти события в общественном мнении.
От шоков к рутине
С первого дня и на несколько недель военные действия практически безраздельно захватили внимание россиян. Люди рассказывали на фокус-группах, как не могли оторваться от экранов своих смартфонов, следили за новостями по телевизору, все разговоры были только о происходящем. Людей пугала неопределенность — что будет дальше, как это отразится на их жизни. Начало СВО привело к первой волне отъездов среди вестернизированных жителей крупнейших городов. Но серьезных изменений в повседневных настроениях большинства эти события не вызвали, за ними наблюдали как бы со стороны.
Главные изменения, которые мы зафиксировали в опросах того времени, — рост рейтингов власти, сплочение людей «вокруг флага», рост национально-патриотических настроений. В связи с этим обычно говорят об укреплении рейтинга Владимира Путина, но тогда синхронно выросли оценки всех государственных институтов. Среди политиков на первый план вышли те, кто занимал жесткую националистическую позицию, — помимо первых лиц в десятку популярных политиков вошли Дмитрий Медведев, Вячеслав Володин, а также Евгений Пригожин; об оппозиционных политиках, напротив, начали забывать. Каждому времени — свои герои. К слову, схожие процессы национально-патриотической консолидации происходили на Украине, наиболее ярким свидетельством чему является резкий рост рейтинга Владимира Зеленского — с 37% в феврале до 90% в марте 2022 года (согласно данным КМИС — Киевского международного института социологии).
В России первые признаки консолидации были заметны уже в конце 2021 года — на фоне эскалации взаимных обвинений между российскими и западными политиками.
На фокус-группах того времени респонденты рассуждали, что «Запад втягивает нас в войну» и что «придется отвечать». Большинство населения — вслед за российскими элитами и нарративами центральных российских СМИ — воспринимало текущий конфликт как противоборство России и Запада по поводу Украины, прокси-войну, которую Запад ведет против России руками украинцев. Последовавшие западные санкции и поставки странами НАТО оружия Украине развеяли у большинства населения сомнения в правильности этой версии событий. В таком понимании происходящего Россия предстает если не жертвой, то защищающейся от более сильного противника. В глазах большинства это придает дополнительную легитимность действиям российского руководства.
Первоначальный шок начала военных действий на короткое время дополнился тревогами экономического характера — общая неопределенность, санкции Запада, ограничения на операции с валютой толкали людей со сбережениями — а таких в России меньшинство — забирать деньги из банков. На фокус-группах пошли разговоры о перспективе возвращения в 90-е годы, переходе на «подножный корм» (именно тогда родилась фраза Александра Проханова про народ-бурундук, собирающий грибы, ягоды, орехи), молодежь лила слезы по уходящим из России кока-коле, «Макдоналдсу» и Икее.
Но уже к середине весны 2022 года эти разговоры стихли, появились первые признаки адаптации к новой ситуации. Сказались усилия власти по стабилизации экономики и находчивость российского бизнеса, сумевшего наладить параллельный импорт. Цены выросли — но когда они не росли? Субъективные оценки респондентов экономической ситуации, которые к началу 2022 года улучшались на протяжении 2–3 лет, замерли лишь на 1–2 месяца и вновь пошли в рост (их спад начнется только после выборов президента — весной 2024 года). Самый сильный стресс, зафиксированный опросами, вызвала частичная мобилизация.
Всего за несколько недель — с августа по сентябрь 2022 года — количество людей, испытывающих «нормальное, ровное настроение», снизилось в полтора раза: с 64 до 45%. Такого резкого единовременного ухудшения настроений мы не видели за все более чем тридцать лет социологических измерений. Одновременно выросло число сторонников мирных переговоров — с 48% в сентябре до 57% в октябре 2022 года (в следующий раз эта цифра будет достигнута лишь к концу 2023 года), снизились, хотя и незначительно, рейтинги власти. Сложившиеся панические настроения привели ко второй волне отъездов из России. На этот раз бежали прежде всего мужчины, подлежащие призыву, — поодиночке или с семьями.
Испуг, вызванный частичной мобилизацией, был многократно усилен отсутствием четких критериев того, кого будут мобилизовать. Это создало ощущение, что событие касается каждого. СВО одномоментно превратилась из далекого пограничного конфликта, создающего лишь некоторые экономические неудобства, в реальную угрозу для российских мужчин, угрозу привычному жизненному укладу большинства российских семей. Лишь фактическое завершение частичной мобилизации и последующий переход к формированию добровольческой армии успокоили общественное мнение — настроения вернулись в норму уже к началу 2023 года. К этому времени для большинства россиян военные действия превращаются в рутину, за которой следишь лишь вполглаза, в том числе потому, чтобы не бередить душу напрасными тревогами — ведь повлиять на происходящее невозможно.
Страх мобилизации ненадолго вернулся лишь после нападения на Курскую область, которое напомнило большинству, что конфликт в любой момент может разрастись. Другие события — такие как отход российской армии осенью 2022 года, мятеж Евгения Пригожина в 2023 году, взятие Бахмута и Авдеевки российскими войсками или использование «Орешника» в конце 2024 года — хотя и назывались респондентами в числе важных событий своего времени, но практически не отражались на общественных настроениях. Они оказались чисто медийными историями, на которые большинство смотрело пусть с интересом, но весьма отстраненно. На общественное мнение наибольшее влияние оказывали лишь те события спецоперации, которые люди могли примерить на себя, считали реальной угрозой собственному жизненному укладу.
Возможность отстраниться, закрыться от происходящего или смотреть на события со стороны позволила большинству пережить происходящее, в том числе увеличивающееся число потерь с российской стороны.
Отношение к потерям
Точные цифры потерь как российской, так и украинской армии неизвестны и являются предметом спекуляции воюющих сторон в отношении друг друга. В нашей стране использовать в информационном пространстве разрешено исключительно официальные данные Минобороны РФ. Тем не менее интенсивность боевых действий и их длительность дают возможность предположить, что потери серьезные. При этом никакого массового протестного движения по этому поводу в России не наблюдается, если не считать отдельных выступлений жен мобилизованных, которые, впрочем, остаются малочисленными и не находят заметного отклика у большинства населения.
Можно объяснять отсутствие резонанса тем, что протесту не дают развернуться, акции разгоняются, и люди опасаются принимать в них участие, информационное пространство контролируется, критика вытеснена в альтернативные медиа и маркирована доминирующими государственными СМИ как точка зрения противника. Все эти объяснения справедливы, но дело не только в этом. Хотя цифры погибших не публикуются, сам факт потерь на официальном уровне не замалчивается.
Президент регулярно встречается с семьями погибших, в городах открываются аллеи славы с именными деревьями погибших бойцов, школам присваиваются имена выпускников, погибших в ходе спецоперации, открываются памятные таблички, в Москве на Варварке действует стихийный мемориал памяти бойцов «Вагнера». Иными словами, в публичной сфере преобладает героизация погибших.
Переживания вытеснены в приватную сферу. На фокус-группах тема числа потерь время от времени возникает, особенно если среди участников есть те, кто потерял родственника или знакомого. В таком случае люди обычно делятся личным переживанием, как правило, без критики в адрес властей. Отсутствие открытого протеста должны сдерживать многомиллионные выплаты семьям погибших на спецоперации, льготы для их детей — все это должно быть особенно значимо для семей из российской глубинки.
В большинстве случаев военные действия напрямую не затрагивают участников фокус-групп, и поэтому они могут рассуждать о числе погибших достаточно отстраненно. Для большинства эти потери происходят с кем-то другим. В представлении людей в боях на Украине участвуют преимущественно профессиональные солдаты и добровольцы. А значит, это их работа, их выбор, они знали, на что идут.
Заметим, что такое отстраненное отношение к потерям не уникально для нашей страны и наблюдается в том числе в США. Так, американский историк Дэвид Кеннеди пишет о том, что американское общество нанимает некоторых наименее удачливых своих соотечественников для выполнения вместо себя самой опасной работы. И пока профессионалы и наемники воюют, большинство может заниматься своими делами, не отвлекаясь ни на что. По мнению Кеннеди, сложившаяся ситуация позволяет американским политикам относительно легко вступать в войны без оглядки на общественное мнение.
Поддержка «своих» и «партия войны»
Приступая к разговору о масштабах поддержки украинской политики российских властей, необходимо отметить, что мы не используем в своих вопросах о такой поддержке слова «спецоперация», «СВО» или «***», потому что поначалу для респондентов эти термины были ценностно нагружены. Сторонники власти подчеркнуто говорили о «спецоперации» в том числе потому, что «Путин так говорит». Наоборот, противники, храбрясь, настаивали на употреблении слова «***». Поэтому мы спрашиваем о «поддержке действий российских вооруженных сил на Украине». Впрочем, по мере того, как военные действия затягивались, грань между указанными понятиями размывалась, и сегодня в повседневной жизни они часто используются вперемешку.
В СМИ, не только в российских официальных, но зарубежных, часто любят приводить верхнюю границу поддержки — в среднем порядка 75% за почти три года измерений (в отдельные месяцы она доходила до 80%, но ни разу не опускалась ниже 70%). Однако на всем протяжении конфликта о полной, безоговорочной поддержке российских военных говорят заметно меньше людей — в среднем порядка 45% респондентов (ответы «полностью поддерживаю»). Чаще такие ответы дают мужчины, респонденты старшего возраста, телезрители, но в особенности сторонники власти.
Еще порядка 30% россиян выбирают ответы «скорее поддерживаю» — это более слабая поддержка с различными оговорками. Чаще так отвечают женщины и молодые респонденты, которые мотивируют свою позицию следующим образом: «своих, конечно, надо поддерживать, но *** — это всегда плохо»; «плохо, что гибнут люди, но, наверное, по-другому было нельзя». Такие объяснения мы слышим как на фокус-группах, так и на аудиозаписях интервью, когда люди непроизвольно комментируют свои ответы. Поддержка в этой группе ситуативна, непоследовательна и неустойчива, при изменении обстановки именно здесь она может смениться осторожным несогласием.
Говоря о поддержке российских военных, люди прежде всего имеют в виду поддержку «своих», нежели поддержку военных действий как таковых. Респонденты иногда даже удивлялись вопросу: «А кого же нам еще поддерживать?» Это «наши мальчики», «наши воины», «мы поддерживаем своих»; пропагандисты очень точно уловили такие настроения — приглашая подписывать контракт с Минобороны, они предлагают потенциальным новобранцам «присоединяться к СВОим». Для большинства россиян, не вовлеченных в конфликт напрямую и следящих за новостями через СМИ (главным образом по телевизору), спецоперация предстает как спортивный матч, во время которого болеешь за свою команду.
Представление о том, что Россия начала спецоперацию для защиты русскоязычного населения Донбасса — на протяжении трех лет это считается главной целью ее начала, — убеждает россиян в легитимности боевых действий; вспомним точное пропагандистское клише — «своих не бросаем». Более того, само слово «спецоперация» для многих россиян означает ограниченные — в отличие от полномасштабной войны — военные действия почти исключительно против украинской армии и военных объектов; вспомним нарратив о «высокоточных» и «хирургических» ударах российских ракет и беспилотников. Наконец, люди из категории слабой поддержки часто поясняют, что они «люди маленькие», «начальству виднее», «если Путин так решил, значит, у него были основания», «всей правды мы все равно никогда не узнаем». Все это помогает людям примириться с ужасными, травмирующими новостями.
При этом условной «партией войны» можно считать лишь порядка 40% россиян (также приводится средний показатель за все время измерений, в последние несколько месяцев эта цифра немного снизилась), которые настаивают, что «нужно продолжать военные действия». При этом наиболее последовательную провоенную позицию демонстрируют вдвое меньшее число людей — лишь порядка 20–25% россиян (в зависимости от формулировки вопроса, эти цифры тоже довольно устойчивы) — те, кто все это время отвечает, что «окончание огня сейчас недопустимо ни при каких обстоятельствах» и «определенно следует продолжать военные действия». Это опять-таки, прежде всего, мужчины старшего возраста, телезрители и сторонники власти.
Их основные аргументы, звучащие на фокус-группах в ответах на открытые вопросы, обычно такие: «необходимо закончить начатое», «идти нужно до конца, иначе к чему были все эти жертвы», «нам нужна только победа», «нельзя дать врагу перегруппироваться», «договариваться не с кем».
Так называемая оппозиция «справа» — люди, выступающие за продолжение военных действий и при этом не поддерживающие власть, олицетворением которой стал Игорь Стрелков (Гиркин), — в опросах практически неразличима. Эта позиция может быть ярко представлена в провоенных телеграм-каналах, но, судя по опросам, ее разделяет не более 5% россиян.
Несколько слов следует сказать о народной помощи фронту. Количество россиян, участвующих в сборе денежной или материальной помощи участникам спецоперации, составляет порядка 40%. Среди этих людей наверняка есть убежденные активисты, однако такая внушительная цифра скорее всего была достигнута лишь благодаря посредничеству государственных и окологосударственных структур — бюджетных учреждений и церковных приходов, которые подталкивали людей к посильному участию.
Отождествлять всех людей, вовлеченных в помощь участникам спецоперации, с «партией войны» было бы неправильно — сторонники как переговоров, так и продолжения военных действий помогают бойцам в равной степени. Однако поддерживающие спецоперацию граждане участвуют в сборе в полтора-два раза чаще не поддерживающих. Женщины вовлечены чаще мужчин. Жители небольших городов и населенных пунктов — чаще жителей крупнейших городов (48% против 22%). Последнее, вероятно, является отражением ситуации, при которой российская глубинка дала фронту больше людей, чем Москва или Санкт-Петербург.
Несогласные и «партия мира»
На всем протяжении конфликта доля россиян, которые открыто не поддерживают действия российских военных, составляла в среднем порядка 18–20% (генерал Гурулев был точен в своих оценках несогласных). Внутри этой группы также есть люди с «сильными» и «слабыми» установками, которые по своим политическим взглядам и общему пониманию ситуации отличаются друг от друга.
Так, «сильная», бескомпромиссная антивоенная позиция характерна для 8–9% россиян — это люди с наиболее последовательными и хорошо оформленными антивоенными убеждениями. Часто именно такая позиция сопряжена с жесткими антипутинскими взглядами, симпатиями Украине и Западу. Их основной источник информации — интернет и видеоблоги. Значительное число этих людей (но не все из них) по своим взглядам и убеждениям близки к российской демократической оппозиции в изгнании, организаторам антивоенного марша в Берлине.
Оставшиеся 9–10% россиян демонстрируют скорее слабое, менее последовательное несогласие с позицией российской власти по Украине, которое совсем необязательно сопровождается проукраинскими и прозападными симпатиями. Такая позиция характерна для самых молодых россиян.
Они в большинстве своем аполитичны, не смотрят телевизор и узнают о происходящем по интернету, поэтому находятся вне доминирующей информационной повестки и менее индоктринированы. Они совсем необязательно оппозиционны, они просто против любой войны. На группах они объясняют свои взгляды примерно следующим образом: «не понимаю, как что-либо можно решить с помощью военных действий», «я — за мир во всем мире».
При этом условная «партия мира» гораздо шире указанной 1/5 населения с антивоенной позицией. Так, поддержка окончания военных действий была высокой практически с самого начала (регулярные вопросы об этом мы задаем с осени 2022 года). За это время в среднем порядка 52% россиян регулярно высказывались за переход к мирным переговорам (максимальные 58% наблюдались летом 2024 года на протяжении двух месяцев перед наступлением украинской армии на Курскую область).
Это весьма аморфное и разнородное множество, объединяющее людей с разными политическими симпатиями, с разным пониманием причин происходящего, но среди которых преобладают лояльные власти люди. Также заметим, что среди россиян, одобряющих деятельность президента, около половины с самого начала выступают за скорейшее завершение конфликта и переход к мирным переговорам, но с одной важной оговоркой: когда и на каких условиях — решать президенту. Численное преобладание в «партии мира» лоялистов объясняет, почему большинство сторонников переговоров не готовы идти на уступки Украине. Отождествлять «партию мира» и россиян с сильными антивоенными убеждениями и проукраинскими или прозападными симпатиями — было бы ошибкой.
На всем протяжении конфликта «партия мира» численно преобладала над «партией войны» — в среднем на 15 процентных пунктов, в иные месяцы разрыв достигал 24 процентных пунктов.
Главный аргумент сторонников мира один — «гибнет много людей», «большие потери», «жертвы с обеих сторон» и поэтому «уже хватит», «пора заканчивать», «*** никому не нужна». И подспудно — быстрее бы это кончилось, чтобы не пришлось в этом участвовать и рисковать своей жизнью. Можно сказать, что рост числа сторонников переговоров — главный индикатор усталости от военных действий.
Динамика поддержки мирных переговоров говорит о том, что «партия мира» сжимается в моменты наиболее ожесточенных боев — например, после начала налетов украинских беспилотников на российские города, обстрелов приграничных городов весной 2023 года, рейдов украинских диверсионных групп в Белгородскую область весной 2024 года, нападения украинской армии на Курскую область в августе 2024 года. Такие события скорее ожесточают общественное мнение, нежели способствуют примирению.
Общественное мнение также, хотя бы отчасти, следует за риторикой властей, и когда первые лица много говорят о необходимости мирных переговоров, поддержка этой идеи повышается, и наоборот. Например, довольно длительный спад числа сторонников мирных переговоров наблюдался на всем протяжении президентской избирательной кампании — с 57% вноябре 2023 года до 48% в марте 2024-го.
В своих практически ежедневных предвыборных выступлениях Владимир Путин говорил не о мире, а о важности происходящего и необходимости победы. Напротив, летом прошлого года президент много говорил о возможности мирных переговоров. Накопившаяся усталость от конфликта в сочетании с риторикой первого лица и официальных СМИ создали условия для роста «партии мира» до максимальных 58%.
Причины устойчивости настроений
При изучении массовых оценок спецоперации в динамике бросается в глаза их устойчивость. На протяжении последних трех лет в России показатели поддержки, понимание причин и сути происходящего практически не меняются. Это тем более заметно на фоне значительных подвижек в общественном мнении на Украине, где за последний год существенно снизился рейтинг президента (только за 2024 год с 77% до 52% по данным КМИС), выросла готовность отказа от части территорий ради завершения конфликта, а доля сторонников мирных переговоров впервые превысила число их противников.
Всегда есть искушение объяснить устойчивость российского общественного мнения долготерпением и рабским сознанием российского (или советского) человека. Однако есть более простые объяснения, следующие из нашего описания ситуации и являющиеся результатом последовательной и довольно успешной политики российских властей по сохранению контроля за ситуацией — это возможность для большинства населения напрямую не участвовать в конфликте, сохранение чувства нормальной жизни «как обычно», а также поддержание доминирующей роли официальных СМИ в объяснении происходящего. Два последних объяснения были подробно рассмотрены в наших предыдущих статьях для «Горби», поэтому ограничимся лишь кратким изложением.
Возможность неучастия. Во время частичной мобилизации на военную службу было призвано 300 тысяч человек. Получается, что этим решением должно быть напрямую затронуто не более 1,5–2 миллионов россиян, что составляет чуть более 1% взрослого населения. Россия — большая страна. Это объясняет, почему шок от частичной мобилизации прошел так быстро: испугались многие, а затронутой оказалась лишь небольшая доля россиян. Похоже, оценив реакцию общественного мнения на частичную мобилизацию осени 2022 года, российские власти решили по возможности не объявлять новую мобилизацию и пошли по пути формирования добровольческой армии.
К контрактникам-добровольцам, а также солдатам ЧВК отношение в обществе — и, как мы видели, не только в российском — совершенно иное, нежели к призывникам и мобилизованным. Они идут на службу добровольно и получают за нее солидные деньги (в российском контексте — в несколько раз больше средней зарплаты). Наличие воюющей контрактной или добровольческой армии приносит обычным гражданам облегчение — опасную работу за нас делает кто-то другой. Беспокоиться о судьбе контрактников-добровольцев не принято, их гибель — частное горе их близких. Решение о формировании добровольческой армии позволило большинству россиян вздохнуть с облегчением и, пусть не без некоторого беспокойства, вернуться к более или менее нормальной жизни.
Ощущение нормальной жизни. После непродолжительного шока от введения санкций, уже к середине весны 2022 года в опросах проявились признаки адаптации к происходящему. Более того, массовые оценки экономической ситуации говорят о том, что повседневная жизнь для большинства населения, и прежде всего для людей со скромным достатком, за эти три года улучшилась. Так, оценки собственного экономического положения семей, материального статуса респондентов, их прогнозы о том, как ситуация будет развиваться дальше, все эти индикаторы на сегодняшний день выше, чем в начале 2022 года. Последний раз показатели достигали сегодняшних значений в 2008 году — перед финансовым кризисом того же года и по результатам длительного восстановительного экономического роста нулевых — тогда это называлось «путинской стабильностью».
Сегодняшний рост экономических оценок во многом связан с положением, которое сложилось в российской экономике после начала спецоперации. В результате двух волн эмиграции, частичной мобилизации и набора добровольцев получилось так, что с российского рынка труда ушло не менее миллиона человек, еще какое-то число специалистов оттянула на себя российская оборонка. Это привело к рекордно низкой безработице, что вынуждает бизнес соревноваться за специалистов, повышая зарплаты и предлагая более выгодные условия труда. Подспорьем — в первую очередь для бюджетников — являются ежегодные индексации зарплат, пенсий и социальных пособий, программы льготной ипотеки и т.д. Свою лепту в ощущение того, что жизнь налаживается, вносят выплаты участникам СВО и их семьям, хотя вряд ли они затрагивают больше чем 2–3% населения. Ощущение нормальности поддерживают продолжающиеся программы по благоустройству городов, привычные городские праздники и практически полное исчезновение из общественного пространства символики СВО к середине 2023 года — ее заменили плакаты, рекламирующие службу по контракту.
Наверняка у вестернизированных представителей городского среднего класса, оставшихся в России и пострадавших от изменения привычного образа жизни в результате санкций, а также у жителей приграничных регионов, которые непосредственно пострадали от близости к линии фронта, другое представление о ситуации. Но тех и других слишком мало, чтобы определять общественный климат.
Доминирование официальных нарративов. Поскольку у большинства населения отсутствует непосредственный опыт соприкосновения с тяготами, которые несет с собой спецоперация, в своем понимании происходящего они сильно зависят от нарративов, доминирующих в СМИ. Несмотря на постепенный рост аудитории интернета, около двух третей россиян продолжают находиться под сильным влиянием телевизора. В своих исследованиях мы видим, что критическими оценками происходящего отличаются преимущественно те респонденты, которые совсем не смотрят телевизионные новости, — таких как раз порядка трети населения. Суждения тех, кто одновременно получает информацию из интернета и телевизора, практически не отличаются от представлений телезрителей.
Так происходит потому, что большинство людей (и не только в нашей стране) довольствуется некритическим потреблением наиболее распространенного контента ведущих СМИ, так как не имеют времени, интереса или умения следить за происходящим из разных источников. Возможность продолжать жить нормальной жизнью не дает повода большинству ставить под сомнение официальные нарративы. Наоборот, преобладает желание закрыться от ужасов фронта, дозировать и фильтровать поступающую информацию, чтобы хоть как-то справиться с тем стрессом, который она приносит с собой.
После начала СВО российские власти приняли дополнительные меры по зачистке информационного пространства от альтернативных источников информации, которые могли бы поставить под угрозу монополию официальных СМИ. Часть прежних критически настроенных изданий были закрыты, их журналисты выдавлены за границу. Объявление их «иноагентами» автоматически привело к тому, что внутри страны цитирование их сообщений несет в себе риски, финансирование практически невозможно, а их высказывания маркированы как позиция противника. Блокировки иностранных социальных сетей дополнительно ограничивают аудиторию тех СМИ и журналистов, которые российские власти считают нежелательными. В результате влияние альтернативных трактовок ситуации сильно сократилось внутри страны, а это означает, что большинство россиян сегодня находится в еще большей зависимости от официальных нарративов, чем до февраля 2022 года.
В совокупности все эти факторы — возможность для большинства населения оставаться в стороне от непосредственного участия в военных действиях, сохранение более-менее нормальной жизни вдали от линии фронта и даже улучшение экономической ситуации для менее обеспеченных, но более или массовых слоев населения, а также усиливающаяся зависимость большинства россиян от трактовок официальных СМИ — надежно обеспечивали устойчивость общественных настроений на всем протяжении последних трех лет. Все это результат целенаправленных и достаточно успешных усилий российских властей по управлению ситуацией, нежели следствие врожденных особенностей российского национального характера.
Денис ВОЛКОВ