Лев Гудков об отношении к смертной казни в России в комментарии для журнала Горби.

После теракта в «Крокус Сити Холле» в среде депутатов Госдумы, руководителей силовых ведомств, в прокремлевских интернет-каналах заметно оживились давние разговоры о возвращении смертной казни, необходимости ужесточения наказаний за особо тяжкие преступления против государства, терроризм, госизмену.

Однако само высшее начальство не касалось темы «смертной казни», ограничившись, как и положено, гневными заявлениями и заверениями, что все причастные к этому преступлению будут найдены, наказаны, уничтожены. Вопрос о смертной казни подняли те, на ком лежит обязанность договорить, донести до общественности то, что неудобно демонстрировать по каким-то причинам первым лицам государства.

Гибель случайных людей в ходе атаки террористов или стрельбы в школах, как это было не так давно в Казани, всегда вызывает в обществе волну острого страха, призывы к возмездию, обвинения правоохранительных органов и самой власти в некомпетентности, слабости или коррупции. Трагические события в 1999, 2002, 2004, 2007, 2010, 2021 годах и в других подобных случаях не побуждали власти пересматривать мораторий на смертную казнь. Конституционный суд РФ в 2009 году окончательно подтвердил запрет высшей меры наказания. Мотивы нынешнего обострения и демагогия такого рода вполне понятны: очевидный провал российских спецслужб следовало как-то приглушить, затемнить, отвести негодование общества против них и высшего руководства, неспособных обеспечить защиту и безопасность населения.

Надо было переключить внимание от спецслужб, нацеленных на подавление оппозиции и критиков политики, проводимой властями, снять с них ответственность за гибель людей и канализировать общественный страх и возбуждение в жажду мести, подавив тем самым ненужные вопросы о причинах терактов и несостоятельности государства.

В этом нет ничего нового, если не считать усилий, вопреки фактам, связать теракт с СВО и Украиной. В значительной мере это удалось, пропаганда добилась нужного результата. Согласно апрельскому опросу, на вопрос: кто стоит за терактом в концертном зале «Крокус Сити Холл»,

• 50% опрошенных ответили — «украинские спецслужбы»,
• 37% — западные спецслужбы
• и лишь 11% назвали «радикальных исламистов» (правда, 4% респондентов обвинили в этом российские спецслужбы).

Однако усиление риторики борьбы с внешними и внутренними врагами не снимает проблемы эмоционального возбуждения после подобных событий, поскольку массовое сознание требует конкретности, персонификации наказанного зла. Именно на это нацелены разговоры о возвращении смертной казни, удовлетворяющей потребность в восстановлении справедливости, с одной стороны, а с другой — направляющей возмущение на нужные объекты: на зловредную дряхлеющую Европу, принудившую ельцинское руководство присоединиться к конвенциям о запрете смертной казни. Поскольку Запад теперь нам «враг», то разговоры о пересмотре отношения к смертной казни убивают сразу двух зайцев: удовлетворяют чувство мести и поддерживают враждебность к Западу с его демократией, либерализмом, толерантностью и правовой казуистикой. Всякое выступление о необходимости возвращения смертной казни сопровождается ссылками на то, что народ в массе своей требует такой меры. И впереди, как всегда в таких ситуациях, преемники Жириновского, пользующиеся любым поводом для самопиара.

На первый взгляд опросы общественного мнения подтверждают эту позицию. В апреле этого года на вопрос:

«Вы за или против смертной казни?», ответы распределились следующим образом:

• «определенно за» — 25%,
• «скорее за» — 32%,
• «скорее против» — 16%
• и «определенно против» — 17%.
• Затруднились с ответом — 10%.

Иначе говоря, 57% поддерживают восстановление высшей меры наказания, 33% выступают против ее возвращения.

Единственной группой, в которой преобладают противники смертной казни, является молодежь

(53% опрошенных в возрастной категории от 18 до 24 лет высказываются против этой формы наказания за тяжкие преступления, 40% — присоединяются к большинству). С возрастом номинальная жестокость последовательно растет, увеличиваясь в полтора раза в старших возрастных когортах (61% у людей старше 55 лет). По мере удаления от Москвы мнения о необходимости ужесточения наказаний меняются в сторону большей суровости наказаний: в Москве — 46% сторонников смертной казни, в малых городах — 61%. Различия в уровне образования и материального положения опрошенных не столь значимы.

Но если принять во внимание динамику массового отношения к этой проблеме, то можно говорить о медленном процессе смягчения нравов и неприятия лишения государством человека жизни. Небольшие различия в формулировках вопроса (до и после введения моратория) не позволяют выстроить единые линейные тренды распределения мнений от самых первых опросов по этой проблематике до нынешнего времени. Но, несмотря на это, все-таки видно, что число сторонников сохранения смертной казни, и тем более — расширения сферы ее применения, постепенно сокращается с течением времени. Доля требующих предельной суровости наказания за тяжкие преступления с 1989 по 2015 год сократилась в полтора-два раза, с 37 до 18–20%, и остается примерно на том же уровне в период с 2002 по 2024 год.

Сторонники полной отмены смертной казни (а не только приостановки исполнения приговора), расходясь между собой в срочности таких мер, составляли на протяжении 20 лет (1990–2009) от 17 до 33% (в среднем — 28%); за сохранение моратория в среднем — 42% опрошенных; за расширение применения статьи о высшей мере — 21%. Прочие затруднялись и не имели собственного мнения на этот счет, будучи вне общественной проблематики.

И такое соотношение мнений существенно не менялось на протяжении последних 20 лет, если не считать всплесков мести, ожесточения и жажды расправы после крупных терактов. Так, например, взрывы домов в российских городах в 1999 году и вызванные ими волны страха, жажды мести, стремление к стабильности и порядку спровоцировали резкий подъем агрессии. 35% высказывались за расстрел без суда и следствия лидеров чеченских боевиков, взятых в плен в ходе боевых действий (15% — даже в том случае, если боевики добровольно сложат оружие), 35% — за применение к ним, но — после суда — смертной казни.

Аргументы противников возвращения смертной казни, доля которых в зависимости от текущих событий колебалась на протяжении 30 лет от 24 до 41% опрошенных, сводятся к следующим:

• смертная казнь отнимает у человека возможность осознать свою вину, раскаяться и измениться (13%);
• человеческая жизнь является величайшей ценностью для цивилизованного человечества, Россия должна быть цивилизованной страной и полностью отказаться от смертной казни (12%);
• никто, кроме Бога, не имеет права отнимать у человека жизнь (12%);
• смертная казнь бесполезна, ужесточение наказаний не ведет к снижению преступности, а оборачивается лишь общим озлоблением (12%);
• наш суд будет злоупотреблять ее применением (10%);
• сострадание к преступникам соответствует русским традициям, национальному характеру, отказ от смертной казни следует этим традициям (4%).

Ясность в проблему вносят не столько сами доводы «за» и «против», сколько те, кто, собственно, их высказывает, какие социальные группы придерживаются тех и других мнений, а также — за какие преступления она должна применяться. За смертную казнь выступают пожилые, малообразованные, бедные, испуганные происходящим люди, не имеющие выхода для своего раздражения и страха, нуждающиеся в символической компенсации («восстановление справедливости»).

Против — преимущественно молодые, образованные и более обеспеченные, может быть — более гуманно настроенные россияне. Именно их взгляды и ценности стремится дискредитировать и нейтрализовать наша Дума.

Но дело не только в том, вернуть ли смертную казнь в судебную практику или запретить ее, но и в разном понимании у депутатов и у населения, за что, за какие виды преступлений следует наказывать преступников таким образом. В советском законодательстве и правоприменении главные статьи, предусматривающие смертную казнь, были направлены, прежде всего, на «защиту государства» и лишь потом — на защиту жизни, безопасности и благополучия граждан. Напротив, основными видами преступлений, которые, по мнению российского населения, должны караться смертью, являются преступления против частных лиц, маленьких людей, обывателей, и прежде всего детей: «изнасилование несовершеннолетних», намеренные убийства (в особенности серийные убийцы вроде Чикатило), террористические нападения, в результате которых гибнут случайные люди, в меньшей степени — наркоторговля и коррупция. Можно сказать, что население озабочено благополучием общества, политический класс — сохранением власти.

Получается, что большинство опрошенных россиян питает иллюзии, что устрашение смертной казнью может предотвратить действия потенциальных преступников и защитить в будущем детей и близких. Госизмена, шпионаж в мирное время, покушение на главу государства и т.п. беспокоят людей намного меньше (хотя готовность предельно ужесточить наказание за то и за другое растет); большую мстительность они готовы проявлять даже за крупные коррупционные махинации и аферы. И такая структура представлений оказывается весьма устойчивой, хотя по отдельным видам преступлений может наблюдаться как смягчение, так и ожесточение людей.

Сумма ответов «смерть за смерть» значительно превышает все остальные основания для применения смертной казни, вместе взятые (терроризм, наркотики, госизмена, шпионаж, коррупция и проч.).

Смысл казни в общественном мнении сводится к трем главным мотивам:

1. месть;
2. восстановление чувства справедливости в обществе, поддержание представлений о норме, устрашение потенциальных преступников с целью предупреждения потенциальных злодеев, недопустимость разрушения морального порядка;
3. очищение общества от неисправимых (его упоминают сравнительно немногие опрошенные — 10%).

Месть, возмездие является первичным мотивом, истоки которого лежат в магических пластах архаического сознания: восстановление нарушенного «космического» или мирового порядка эквивалентными средствами — подобное подобным, кровь за кровь, око за око и т.п. Физическое устранение конкретного нарушителя, лишение его жизни массовому человеку представляется самым правильным способом избавиться от зла или предупредить его появление. 47% опрошенных в 2011 году заявляли, что они будут чувствовать себя спокойнее, если в России будет вновь применяться смертная казнь. Ни социальные, ни моральные соображения общего рода (последствия для всего целого) здесь еще не возникают. Это досовременное мышление, в котором отсутствуют или еще не сформированы более сложные типы сознания (морального, гражданского, религиозного и т.п.).

Кроме того, следует подчеркнуть, что требования смертной казни выдвигаются только в отношении «чужих» (но не «своих», как бы ни понимать эту партикуляристскую матрицу идентификации со «своими», она может быть и традиционалистской — клановой, семейно-родственной, но может быть и символической). Показательны в этом плане реакции общественного мнения на историю полковника Ю. Буданова, изнасиловавшего и убившего в 2000 году 18-летнюю чеченскую девушку. Казалось бы, здесь есть все основания, по которым выдвигаются требования смертной казни общественным мнением — изнасилование и убийство. Но на всем протяжении истории суда над Будановым и вплоть до его гибели в 2011 году со стороны «общественного мнения» предпринимались попытки отрицать сам факт совершенного им преступления, снять часть обвинений (изнасилование), оправдать его самыми разными способами — объявить его невменяемым и находящимся в состоянии аффекта, снять с него обвинения ввиду боевых заслуг и наград, назначить «убийцами» мифический «европейский спецназ» и т.п.

В 2001 году, когда начался сам судебный процесс над ним, 63% опрошенных настаивали на том, что он должен быть оправдан, поскольку «все, что он делал, соответствует неписаным законам военного времени». После вынесения приговора в 2003 году (10 лет заключения), когда суд установил сам факт убийства, 52% респондентов назвали приговор «слишком жестоким», «справедливым» — лишь 19%, «слишком мягким» — 4% россиян. От 54 до 61% в последующие годы считали, что полковник, награжденный орденом Мужества, осужден неправильно, что это чисто политический акт — шаг навстречу чеченцам, а не объективный уголовный процесс. В этом контексте убийство самого Буданова (по предположениям следствия, совершенное родственниками убитой), когда он вышел в 2011 году на свободу по УДО, представляет собой точный слепок варварской культуры «око за око». Месть как материально понимаемая справедливость легко может оборачиваться на сам источник насилия. В том числе — на источник государственного насилия, как показывают примеры расправы с диктаторами.

Функциональные объяснения необходимости сохранения смертной казни (как средства устрашения социально неустойчивых индивидов, оздоровления общества, укрепления морали и проч.) настраиваются над описанными выше, не вступая в противоречие с магическим сознанием, а лишь дополняя его.

Криминологи скептически или негативно оценивают роль смертной казни как средства снижения уровня преступности или хотя бы предотвращения особо тяжелых преступлений.

На состояние преступности в обществе влияет не суровость или жестокость наказания, а его неотвратимость, которая связана с качеством работы полиции, профессионализмом и компетентностью следователей.

В России об этом говорить не приходится. Чисто бюрократические показатели работы этих ведомств (палочная система отчетности в МВД, СК, прокуратуре, судах) ведут к тому, что огромная часть преступлений просто не регистрируется, что, собственно, и размывает реальную картину преступности и состояния правоохранительных органов. Поэтому не случайно руководители этих институций (А. Бастрыкин, В. Колокольцев) раз за разом выступают за возвращение смертной казни (представляя себя в этих случаях не как ответственных чиновников, а только как «простых, обычных людей»).

Статистика преступности в разных странах показывает, что ужесточение наказаний никак не влияет на динамику совершаемых преступлений, поскольку преступность определяется моральным состоянием общества, а не суровостью наказаний. Пики частоты совершаемых преступлений приходятся на периоды кризисов и распада социальных связей, никак не подверженных влиянию характера законодательства. Напротив, введение моратория на смертную казнь в 1996 году в России сопровождалось последовательным снижением числа самых тяжких преступлений (как и уменьшением других явлений социальной патологии — снижением уровня самоубийств, алкоголизма и т.п.).

После смерти Сталина и прекращения политики массового террора вынесение смертных приговоров начало постепенно сокращаться. За период 1962–1989 гг. было вынесено в общей сложности 24,4 тысячи смертных приговоров; количество приговоров к высшей мере наказания снизилось с 2400 (1962) до менее 500 (1983), причем каждому десятому осужденному смертная казнь была заменена на пожизненное заключение. С 1991 по 1997 год (до принятия запрета на смертную казнь) к казни приговаривались ежегодно от 140 до 160 человек, абсолютное большинство которых было помиловано, то есть расстрел заменялся пожизненным заключением (что в общественном мнении рассматривается скорее как более тяжелое наказание). После введения моратория на смертную казнь, вопреки распространенным предрассудкам, уровень тяжелых преступлений начал снижаться: число зарегистрированных убийств с 2000 по 2019 год сократилось в 4 раза, изнасилований — в 4,7 раза. Но с начала 2022 года по апрель 2023-го отмечен рост количества убийств, значительную часть которого МВД относит на счет «украинских националистов». (Правда, уже в середине 2023 года МВД ввело некоторые изменения в квалификацию преступлений и заявило о «нормализации» показателей по этим статьям уголовной статистики.)

Жестокость (или суровость) наказания смертью является оборотной стороной сознания незащищенности, уязвимости отдельного человека, понимающего, что государство не сможет или не будет защищать его в критических ситуациях.

Поэтому никакие гуманистические или моральные соображения не останавливают человека при мысли о возможных угрозах его жизни или жизни, благополучия детей и близких. В этом плане примечательно, что теракт в «Крокус Сити Холле» не слишком повлиял на мнения о надобности смертной казни, но он радикально изменил представления о допустимости/недопустимости пыток. Зрелище избитых и скрученных исполнителей террористической атаки, показанное по всем каналам российского ТВ, явно сказалось на общих представлениях о пытках: в сравнении с предшествующими замерами доля тех, кто считал, что пытки ни при каких обстоятельствах недопустимы, сократилась с 66 до 35%; и, напротив, количество оправдывающих их применение соображением исключительности ситуации увеличилось с 20 до 47%, став доминирующим мнением в обществе.

Пожилые люди относятся к пыткам с большим осуждением, чем молодые: 56–57% молодежи и респондентов среднего возраста (людей от 18 до 40 лет) пытки «в особых случаях» считают приемлемыми средствами получения информации или принуждения к повиновению (среди учащихся даже 60%); среди пожилых людей — 42%, разница в степени, но не в самом принципе неприемлемости насилия. Та же закономерность проявляется и в зависимости от материального положения респондента, семейного дохода: бедные группы населения в сравнении с обеспеченными более негативно относятся к пыточной практике. Полиция чувствует себя более свободной по отношению к группам, не имеющим социальных ресурсов защиты (обращения в суд, жалобы в прокуратуру и начальству и т.п.). Возможно, это связано с тем, что именно эти категории населения (низкостатусные социальные группы) чаще сталкиваются с произволом и противозаконным поведением полиции.

В среднем о своих конфликтах с сотрудниками правоохранительных органов и их противозаконных действиях говорил каждый четвертый взрослый житель России в ходе специального социологического исследования, проведенного в 2019 году (опрошено 3500 человек). Причем 10% из этого общего числа респондентов прошли через пытки физического и психологического рода. По мнению россиян, пытки чаще всего практикуются в полиции и в учреждениях ФСИН, где человек изолирован и абсолютно беззащитен перед произволом «правоохранителей».

Учитывая произвол правоохранительных органов и карательный характер нынешней судебной системы в России (доля оправдательных приговоров не превышает 0,02%, то есть стремится к нулю), возвращение смертной казни может иметь самые мрачные последствия. Редакция конституции-2020 не допускает возвращения смертной казни, но, как показывают события последних лет, писаный текст мало что значит — гораздо важнее неформальные практики правоприменения и приказное судопроизводство.

Но для нас в данном случае более существенен социальный смысл постоянного требования большей части населения: убивать тех, кто преступает закон. Российское общество так и не осознало, что доверять государству решение о лишении человека жизни, каков бы он ни был, нельзя. Дело не в том, что даже в странах, где право не ставится под сомнение, всегда сохраняется вероятность судебной ошибки и осуждение невиновного. Речь о другом: злоба, мстительность являются не только симптомом традиционалистской регрессии населения, но и свидетельством неустойчивости универсалистской, «общечеловеческой» морали в российском обществе.

В российском сознании непроработан, вытеснен или подавлен трагический опыт ХХ века: отсутствует трезвое, лишенное каких-либо иллюзий понимание, что лишение человека жизни от имени государства рано или поздно может обернуться снятием ограничений для репрессий другого рода и других масштабов, ведущихся от имени государства.

Проблема не в сентиментальной жалости к убийцам или насильникам, а в осознании опасности, угрозы, которую несет присвоение государством монопольного права на никем не контролируемое насилие, не уравновешиваемое гражданским обществом. Отсутствие демократии и институтов независимого, «объективного» права оборачивается легализацией государственного произвола. Единственным моральным барьером против этого является всеобщее признание человеческой жизни (любой) высшей ценностью.

Лев ГУДКОВ

Оригинал