О чем думают в России на самом деле: разбираем важные соцопросы, рассказывает социолог Лев Гудков в материале для Горби.
Нет сомнения в том, что для бедного и зависимого от государства населения России сознание быть подданными «Великой Державы» играет крайне важную компенсаторную роль. Гордость за страну неотделима от трудно подавляемого стыда («…великий народ, богатая страна, а живем в вечной бедности и неустроенности») и угнетающего чувства отсталости от развитых стран.
Оба этих представления о стране и о самих себе составляют единый комплекс сопоставимых по силе переживаний: о «гордости» в ходе социологических опросов «Левада-центра» в разные годы заявляли от 49% (1994) до 83% (2017), о «стыде и огорчениях» при мысли о стране и ее прошлом — от 78% (1989) до 48% (2021). Это доминирующие мотивы коллективной идентификации россиян. В среднем на протяжении 30 лет такие ответы давали 73% и, соответственно, 60% опрошенных. Другими словами, основная масса этих людей испытывала и испытывает крайне противоречивые чувства по отношению к своей стране. Максимум гордости приходится на периоды после военных кампаний, минимум — на годы кризисов и падения уровня жизни. Горечь из-за разрушения СССР, утраты Россией статуса «Великой Державы» является вторым по силе массовым переживанием (после сознания бедности и жизни в условиях перманентного «кризиса») на всем протяжении постсоветского времени. 80 с лишним процентов россиян, то есть абсолютное большинство, считали и считают до сих пор, что «Россия должна вернуть и сохранить за собой роль великой державы» (колебания от 72% в 1992г. до 88% в 2018г.). В 1998 году россияне ждали от того, кто сменит Ельцина на посту президента, прежде всего двух вещей: выхода из экономического кризиса и возвращения России авторитета супердержавы, который имел СССР до своего краха. Но тут возникает вопрос: а что, собственно, такое «Великая Держава», что под этим люди понимают?
Как выясняется, в первую очередь с этим понятием ассоциируется то, чего они хотят больше всего. Главный признак «Великой Державы» — благосостояние народа, жить по таким же стандартам, как в «нормальных странах» (то есть как «на Западе»). И это желание лишь усиливается за 20 лет. Несколько слабеет оставшаяся от советских времен идея мощного промышленного потенциала самого по себе (ориентированного в основном на запросы государства, ВПК, армии, а не нужды обычных людей). Но, поскольку высокий уровень жизни по мановению руки начальства не растет, в массовом сознании усиливаются другие символические компоненты, прежде всего — то, чего должны бояться другие страны: военная мощь, ядерное оружие (рост более чем в полтора раза с 30% до 46–51%). И одновременно растет стремление к изоляционизму: вдвое, с 35% до 13–16%, снижается значимость «уважения со стороны других стран», то есть собственно авторитет страны на мировой арене. (Подчеркну, что эти изменения зафиксированы до СВО. Это значит, что общественное мнение в России оказалось хорошо подготовленным к необходимости игнорировать отношение мирового сообщества к последующим ее действиям.) Ни развитая наука с культурой, ни «героическое прошлое» (духовные традиции и скрепы), ни гигантские размеры страны или численность населения, ее природные богатства не являются в понимании россиян первостепенными характеристиками великих держав.
Тем не менее если нельзя, но очень хочется, то можно считать себя «великими», ограничиваясь тем, что есть. Пики идентификации россиян с Россией как «Великой Державой» приходятся (со сдвигом в год) на военные кампании, моменты резкого усиления пропаганды, возбуждающей настроения реванша и доминирования на постсоветском пространстве:
- на вторую чеченскую войну (2000),
- войну с Грузией (2009),
- «Крымнаш» (2015)
- и СВО
На их фоне заметны два провала: монетизация льгот (2005) и массовые протесты среднего класса в 2011–2013 годах, когда сознание причастности к величию державы заметно слабеет.
Ставка идеологов нынешнего режима на изменение акцентов в представлениях о величии державы — смещение с благосостояния на фантомы традиционных ценностей и милитаризм, мистику тысячелетней России — может быть признана успешной лишь отчасти. Несмотря на все усилия патриотической мобилизации, большинство россиян «по-настоящему» хотели бы жить в стране пусть и не самой сильной в военном плане, не в «великой державе», но с высоким уровнем и качеством жизни, даже в маленькой, но чистой, уютной и спокойной стране (график 3). Платить за величие страны, обеспеченное превосходством военной мощи и угрозами существования другим странам, готово лишь незначительное меньшинство. В среднем на протяжении последних 25 лет 76% опрошенных «предпочли бы, чтобы основные усилия российского государства были направлены на достижение высокого уровня благосостояния граждан», а не на «наращивание военной мощи России» (эту позицию разделяют лишь 16% респондентов).
Функция «Россия как Великая Держава» — не просто утешение и возвеличивание обывателя в собственных глазах, но и переключение направленности сознания от внутренних трудностей жизни на сюжеты и тематику виртуальной сцены геополитического соперничества. Проявления имперской спеси и заявления об угрозах национальной безопасности мало волнуют россиян в их реальной повседневной жизни, то есть в качестве обычных людей, озабоченных благополучием своим и своих близких. Но это не значит, что эти темы им безразличны. В роли подданных, то есть коллективных субъектов, они гордятся и военной мощью России, и ее «славой, купленною кровью», и громадностью завоеванных территорий, подчинением других народов.
Страх утраты этой гордости парализует потенциал гражданской самоорганизации, поскольку других оснований для чувства собственного достоинства, кроме принадлежности к империи, у них нет.
Нынешние ожесточенные споры об имперском духе русской культуры и генетической предрасположенности к экспансии и доминированию россиян носят умозрительный и догматический характер, рассматривая великодержавную «имперскость» как природную или предметную неизменяемую и метафизическую сущность. Было бы глупым отрицать в российском обществе значимость таких представлений, включая убеждения об историческом превосходстве России над другими народами и странами и, соответственно, готовность оправдывать насилие по отношению к ним или поддерживать господство над ними. Проблема в другом — в понимании, какую роль (или, как говорят социологи, какова функция в поддержании интегрированности общества) играют эти представления в обществе, какова степень их распространенности в массе населения и какие группы используют их в своих интересах и целях.
Для абсолютного большинства населения (62–66%) идея «империи» сохраняется главным образом в горделивых и возвышающих представлениях о России как «Великой Державе», но не предполагает военной экспансии или силового давления на другие страны. Их функция — сохранение коллективной идентичности (национальной гордости) и оправдание легитимации власти, которая обеспечивает в глазах населения этот образ страны. Но от четверти до трети населения в разные годы (в среднем 27%) разделяют милитаристские установки экспансионизма, хотя решительное одобрение готовности власти навязывать свою власть другим народам и странам высказывает меньшинство — от 3 до 9%
Другое дело, что и сопротивления подобной политике государства ждать от основной массы населения не приходится: идентификация с государством, претендующим на авторитет и статус «Великой Державы», оборачивается пассивным конформизмом и оппортунизмом. Тем более в условиях полицейской стерилизации любых форм гражданского общества.
Остается слабая надежда на лучшее будущее. Часть россиян за это же время (последние 20 лет) начала сознавать ценность гражданских свобод и прав человека как основу «Великой Державы», то есть значимость достоинства человека и страны в целом. Минимальная значимость этого показателя (13%) приходится на период после «Крымнаш», а максимум (27%) — на последние перед СВО замеры — 2018–2021гг.
Лев ГУДКОВ
*см. также
Результаты прошедших опросов о национальной гордости — по тэгу и тэгу.
Результаты опроса о великих странах в августе 2023