Пандемия коронавирусной инфекции стала для россиян важнейшим событием года, влияя на формирование общественного мнения по многим вопросам, в том числе и политическим. Воспользовавшись данными «Левада-Центра» и своими наблюдениями над блогосферой, социологи Алексей Левинсон и Любовь Борусяк проанализировали, как преломилась всемирная угроза в сознании наших соотечественников
Эпидемия еще не кончилась, но уже сейчас мы можем оглянуться на то, участниками и свидетелями чего нам пришлось быть. Мы пережили небывалую для нас ситуацию. Посмотрим на нее глазами публики, пользуясь данными «Левада-Центра» и наблюдениями над блогосферой.
Болезнь каждого частного человека, если говорить о нем не как о физическом, а как о социальном существе, означает более или менее серьезное изменение его прав и обязанностей, по-другому — системы социальных норм, которые он/она, а также окружающие, должны соблюдать.
Но для того, чтобы человек приобрел статус больного, вошел в роль больного, нужны вполне определенные основания. Человек либо должен сам ощутить телесные страдания или недомогания, либо его ближние или врачи должны увидеть признаки недуга. Когда состоялось признание, что человек заболел, начинается перестройка его отношений с окружающими. Его изолируют или он изолируется, ему что-то запрещают, что-то навязывают, но при этом разрешают нечто, что не позволено здоровому.
В экстраординарной ситуации, которую мы пережили, подобное изменение нормативного порядка, резкое изменение прав и обязанностей, было предписано властями (не только медицинскими, но и политическими) как норма для всех, — то есть для людей, которые не считали себя и не считались больными. Им была предложена своего рода игра, — им надо было играть в больных.
Отказаться от участия в этой игре не было возможности. Принуждение к участию и исполнению ее правил исходило не столько от института медицины и здравоохранения, сколько от власти. Оно варьировало от самых мягких до весьма жестких форм. Власть в лице высших руководителей регионов и страны, примеривающих на себя роль всеобщих отцов, обращалась к гражданам-детям с ласковыми просьбами «беречь себя и близких». Власть как некий безымянный, но всем понятный авторитет то ласково, то строго увещевала с биллбордов, плакатов насчет «самоизоляции» или «социальной дистанции». Но были предусмотрены и продемонстрированы также и жесткие меры принуждения. Охраняя здоровье граждан, патрули полиции и Росгвардии не расставались с резиновыми дубинками и наручниками. Власть вмешивалась в отношения и процессы, которые в обычное, не экстраординарное время были прерогативой собственно общества, самих людей: отношения между близкими, режимы личной гигиены.
Кое-какие элементы от режима мест принудительного содержания людей были распространены на города в целом. Ситуация несвободы на время сделалась тотальной.
Мы все знаем из истории, что когда-то и где-то по случаю эпидемий власти действовали и куда более жестко и жестоко. Но упомянутое вмешательство нашего государства в наши личные, в этом смысле интимные, структуры и отношения для нынешних поколений было впервой и переживалось нелегко. К этому добавилось и заметное ухудшение материального положения большинства людей.
Болезнь — частное дело каждого. В феврале почти 70% говорили, что они не опасаются заразиться коронавирусом. К апрелю же около 60% стали этого опасаться. Летом установился баланс боящихся и не боящихся заразиться. Но в разных возрастных группах дело обстояло по-разному. Нам объяснили, что болезнь более опасна для старых, чем для молодых, и старые стали ее бояться больше. В июле две трети тех, кто относится к категории 65+, опасались заражения. А молодые все время сохраняли молодеческую установку: большинство из них заявляли, мол, нам вирус не страшен. Впрочем, по данным опросов, именно молодые стали чаще мыть руки, а пожилые нет.
При этом уже в феврале россияне приняли к сведению, что в мире происходит нечто экстраординарное. «Эпидемию коронавируса в мире» назвали событием №1 40%. По сравнению с ним «перемены в кабинете министров» привлекли в 4 раза меньше внимания, а «обсуждение поправок» — в 7 раз меньше. К себе, к своей стране опасность еще не относили. Даже среди наиболее образованных тогда, в феврале, три четверти заявляли, что не опасаются заразиться.
Однако к апрелю уже к более чем половине жителей РФ пришло осознание, что болезнь угрожает и им. Более чем 70% взрослых пришлось в связи с эпидемией отказаться от посещения массовых мероприятий, отказаться от поездок в другие регионы — более чем половине, отказаться от поездок на общественном транспорте — примерно половине. 45% сказали, что им пришлось остаться дома и не посещать работу или учебу (среди молодых — почти 60%).
Каждое утро россияне торопились услышать или прочитать новости о пандемии: столько-то заразилось, столько-то умерло. Новости напоминали военные сводки. Многие писали в сетях о своих заболевших и умерших знакомых, выздоравливающие рассказывали о своей болезни. Многим было действительно страшно, они были готовы добровольно сидеть дома или, в соответствии с новой терминологией, «самоизолироваться».
Конечно, далеко не все верили официальной информации: одни считали, что заболевших и умерших во много раз больше, чем сообщалось, другие были уверены, что цифры специально завышают, чтобы запереть всех дома. Говорили, что власти специально нагоняют страху, чтобы усилить наблюдение за людьми, появился даже термин «цифровой концлагерь», но это была далеко не самая популярная точка зрения. Если говорить о мобилизации населения перед опасностью, то в целом она произошла. Сочетание законопослушности и внушенного страха перед болезнью оказалось сильнее боязни утратить свободу передвижения и свободу личной жизни.
Мобилизация перед опасностью не может продолжаться бесконечно, не говоря о том, что у многих заканчивались деньги, а помощь государства была минимальной. Если говорить о Москве, где карантинные меры были самыми суровыми, то очень быстро на улицы вернулись машины, а потом и прохожие. В столице поднявшийся было из-за жесткости принятых мер рейтинг мэра начал снижаться. Если сначала эти жесткие меры были восприняты скорее позитивно, то потом стали вызывать раздражение и возмущение.
Сейчас установленные правила использовать маски и перчатки в магазинах, транспорте и других общественных местах, потеряли обязательность. Перчатки почти не надевают, маски носят далеко не все, за что не следует никаких наказаний. Кто-то еще остался на удаленной работе, но многие вернулись к обычному формату. Открылись школы. Не пустить детей в школы власти сочли невозможным, поскольку родителям надо ходить на работу.
Постепенно интерес к сводкам с «поля боя» упал, люди перестали так напряженно следить за ситуацией. Казалось, что все закончилось, можно вздохнуть. И это при том, что число заболевших исчисляется тысячами, причем их количество таинственным образом держится в течение длительного времени на одном уровне, что, говорят некоторые, может означать, что этот уровень искусственный, а не реальный.
В августе усилились новые страхи — теперь перед второй волной пандемии. По слухам, которые начали очень активно циркулировать, страну и Москву снова закроют 15 или 20 сентября. Мэр Собянин это отрицает, но его слова не вызывают доверия у многих москвичей. При этом страх перед необходимостью снова оказаться взаперти гораздо сильнее, чем перед возвращением эпидемии. Судя по массовым выступлениям в ряде стран против новых запретительных мер, неготовность вернуться к жесткому и даже не очень жесткому карантину, к новой мобилизации, очень сильна не только в России. При таких массовых настроениях властям придется либо закрыть глаза на всплеск числа заболевших, скрывая масштабы роста, если он начнется, либо принимать настолько жесткие меры против нарушителей, что это может привести к массовым волнениям.
Большая эпидемия — событие еще и политическое. Помимо медицины в дело включается власть. Публика в зависимости от возраста по-разному оценила действия федеральной и местной власти: власть местная получила меньше критических оценок. Наиболее строга к властям молодая часть населения. Меры, принятые президентом и правительством, одобрили в апреле 46%, а меры, принятые мэром или губернатором 50%. Недостаточными в обоих случаях их нашли 30%, избыточными около 15%. При этом в мае меры федеральной и региональной власти одобрили уже две трети граждан.
Понимая, что эпидемия — это политическое событие, граждане сознают, что власти в своих интересах могут их дезинформировать. Официальной информации о ходе эпидемии, по данным за июль, не верят три четверти людей моложе 55 лет, две трети людей предпенсионного возраста и почти половина пресловутой «группы 65+».
К концу лета острота восприятия ситуации с вирусом снизилась. Тема вируса была сочтена втрое менее важной, чем события в Беларуси, а изобретение вакцины от него — в 8 раз менее важной.
В августе президент Путин объявил, что Россия первая в мире имеет вакцину от коронавируса, и эта вакцина уже запатентована. Публике известно, что результаты разработки вакцины не были опубликованы в научных журналах, что сам руководитель Национального исследовательского центра эпидемиологии и микробиологии имени Н. Ф. Гамалеи Александр Гинцбург заявил, что вакцина не прошла третий этап испытаний. Понятно, что публика приняла это известие с большой долей скепсиса. Позитивные чувства выразили 40%, недоверие, сомнение и страх — 46%. Пользоваться этой разработкой российских специалистов большинство в 54% не намерено. Если вакцинация будет бесплатной и добровольной, готовы прививаться 31% молодых и 54% людей в возрасте «65+».
Дело опять-таки в том, что на вакцину и власти и публика смотрят не как на средство охраны здоровья людей, а как на оружие в политической борьбе — борьбе за приоритет России на международной арене — и как на средство поднять авторитет власти в глазах собственных граждан.
Отношение населения к властям всегда меняется в экстремальной ситуации, а пандемия относится к их числу. Если в феврале, когда многие надеялись, что к нам она не придет, 53% по результатам опроса «Левада-Центра» полагали, что дела в стране идут в целом правильно, а в марте этот показатель снизился лишь немного, то с апреля по июль он опустился почти до 40%. Но в августе эпидемия уже не воспринималась в качестве угрозы, что сразу привело к росту числа уверенных, что направление правильное. Их набралось 51%, практически столько же, сколько до начала пандемии. Таким образом, несмотря на страхи перед второй волной и новыми сложностями, жизнь вернулась в свое русло. То же самое произошло и с рейтингом одобрения деятельности Владимира Путина: снижение в разгар эпидемии (с 69% в феврале до 60% в апреле-июле) и новый подъем в августе до 66%. Сейчас наступило затишье, — не исключено, что временное.