Есть такое присловье: «Москва — не Россия». Среди жителей городов и сел нашей большой страны трудно найти тех, кто не был бы с ним согласен. Более того, с таким утверждением соглашаются — со вздохом — и очень многие москвичи. В нем зачастую скрыто, как понимают читатели, представление, что в Москве жить хорошо. Но это не похвала Москве, а обвинение, потому что в эту формулу зашито и представление, что остальной России живется плохо. Москва вызывает не просто зависть, но и более тяжелые чувства, потому что в этой формуле — народно-математическом неравенстве — записан еще и такой смысл: Москва строит свое благополучие на неблагополучии остальной страны. Или, как говорят, разъясняя несведущим: «Москва выкачивает все соки из России». Эти суждения можно услышать в разговорах, их можно прочесть в интернете, они звучат на фокус-группах, они встречаются во всероссийских опросах.
От центральной идеи «Москва — не Россия» расходятся в стороны «антимосковские» мысли разных видов. В одну сторону идут рассуждения, имеющие вид рациональных, научных. Из одного в другое перекатывается цифра: «восемьдесят процентов». «80% всего богатства страны, все знают, сосредоточено в Москве». Одни объясняют, что это 80% оборота, другие — что это 80% всех денег, третьи, что это 80% всех налогов. В любом случае такая тяжелая цифра «восемьдесят процентов» сама действует как аргумент, после которого ничего и добавлять не нужно, только резюмировать: «Москва грабит страну, высасывает все соки».
В другую сторону идут обвинения более морального толка. «Москва жирует, тогда как остальная страна бедствует». Все, чем Москва и ее власти гордятся — новостройки, расширение улиц, строительство дорог и эстакад, — в антимосковском дискурсе становится поводом для обвинения Москвы в паразитизме и расточительности.
Россия — это Москва
Следует сказать, что этот антимосковский дискурс не просто соседствует, но находится в тесной динамической связи с двумя по-видимости противоположными видами говорения о Москве. В них Москва — это Россия, и притом в лучшем смысле этих высоких слов.
Первое из них — это нормативно-официозное представление Москвы как столицы страны, точнее, державы. В этом случае Москва — синоним России. Когда из телевизора или радио россиянин слышит, что «Москва и Вашингтон ведут напряженные переговоры…», он понимает, что Москва — это Россия, что Москве доверено представлять и своим именем обозначать всю державу в ее самых ответственных международных отношениях и противостояниях с самыми сильными супостатами. И россиянин не возражает, даже добавит: «Москва им еще покажет!»
К этому пониманию примыкает другое: Москва символизирует Россию и в глазах самих россиян. Кремль и Красная площадь — символы России, значимые, как считается, для всех. Так учат детей по всей стране, начиная с детского сада. Потом добавляются такие символы, как президент, правительство, парламент для одних, храм Христа Спасителя для других, Большой театр и Третьяковка для третьих.
Но наряду с этими крайностями существует представление не негативное, не позитивное, деловое. Это представление, что Москва — это место (некоторые говорят — единственное место), где всегда есть работа, где можно заработать, сделать карьеру. Для провинциальных молодых людей с амбициями их города — неподходящее поприще. «Там все «хорошие» места заняты «своими», которые держат их для «своих». В Москве, конечно, тоже хорошо бы иметь «связи», но в Москве, говорят они, «можно пробиться и самому — начать с низких ступеней, начать с подходящего вуза и дальше научиться показывать себя», т. е. сделать карьеру собственными усилиями.
Если говорить о «выкачивании» ресурсов, то это — второй из двух главных, как иногда говорят, «пылесосов» (первый — Москва откачивает основную часть собираемых в регионе налогов). Наиболее динамичный компонент населения, человеческий ресурс, еще до того, как он превратится в человеческий капитал, утекает в Москву.
Москва его примет, поскольку без него не может. Но когда в социальных сетях кто-то из «провинциалов» пишет: «Хочу перебраться в Москву», и выражает надежду, что тем повысит свой уровень жизни и ее качество, навстречу поднимается волна «столичных» возражений. От московского хваленого гостеприимства тут найдется немного, много — от желания не допустить конкурентов к столичным («нашим») ресурсам. Начинаются рассказы, что «в Москве жизнь не медом мазана» — высокие цены, плохая экология, долгая дорога до работы. Говорят, что представления о высоких московских зарплатах — это миф, а на самом деле «большинство москвичей живет бедно, едва сводят концы с концами» и сами бы рады «куда-нибудь в тихое место уехать». Замечено, что приехавшие десять-пятнадцать лет назад — и чувствующие себя укоренившимися в городе — особо склонны твердить: «Москва не резиновая!»
Известно, что москвичи (и старые, и новые) весьма негативно относятся к гастарбайтерам из Средней Азии и прочих стран ближнего зарубежья. Появление этого контингента изменило отношение москвичей и к приезжим из «наших, русских» областей. Было время, когда их звали «лимитой» и презирали. (Лучшая московская интеллигенция, которой было стыдно за такие настроения, противопоставила им знаменитый фильм «Москва слезам не верит»). Теперь приезжие из российской глубинки — «свои» и представляются хорошей альтернативой иноэтничным и иноверным «понаехавшим». Но москвичи не хотят думать о том, что демографический ресурс российской «глубинки» близок к исчерпанию, а ресурс Средней Азии еще велик. Не хотят думать и о том, что азиатские трудящиеся не вечно будут стремиться в Россию и Москву. Появляются более интересные для них рынки труда вне пределов России, и трудовая миграция из Средней Азии постепенно переоринтируется туда. Нынешний кризис, оставивший тысячи гастарбайтеров в России в бедственном положении, поспособствует ускорению этих перемен.
Центр и периферия
Проблема сложных моральных отношений столицы и провинции существовала и существует для многих обществ, но в нашей стране она обострена сверхцентрализацией различных ресурсов, из которых первый — власть. Можно именно про нее говорить, что подавляющая часть (пусть те же 80%) этого ресурса сосредоточены в Москве. Концентрация прочих ресурсов связана именно с этим фактом. При этом власть не способна распоряжаться сама собой. Предпринятые с самого верха попытки перегрузить хотя бы часть названного ресурса во «вторую столицу» — Петербург — никаких значимых результатов не принесли. Даже гораздо более скромные по масштабам попытки вынести центральные властные узлы за пределы центра, на московскую внутригородскую периферию, тоже не удались.
Претензии к Москве — это еще и претензии к тем, кто руководит страной. Слово «Москва» в речи чиновников — это синоним понятия «власть», при этом именно центральная, верховная власть: Е«го Москва поставила, Москва не даст, Москва обещала помочь»… Объясняясь со своим населением, региональные власти нередко ссылаются на то, что «Москва не разрешила, Москва не дала».
При этом опросы Левада-центра показывают, что для россиян их местный начальник — фигура более важная, чем начальник самый высший. То же и в Москве: у Лужкова рейтинг был выше президентского, теперь и у нынешнего мэра так. И это притом что в соцсетях не стихают пересуды, что понимать и любить Москву может только родившийся в ней человек, что это особый город, недоступный пониманию «чужого». И хотя над нынешним мэром (как, впрочем, и над прошлым) в сетях посмеиваются, главные принятые им меры по изменению городской инфраструктуры москвичами принимаются. (А Россией осуждаются: «Нам бы на эти деньги хоть дороги бы отремонтировать».)
Меры мэра, принимаемые в экстраординарной обстановке эпидемии, как известно, вызвали самые разные реакции и в Москве, и в России. В Москве одни сочли их правильными и заперлись в квартирах, другие сочли неправильными, но тоже самоизолировались, третьи стремятся игнорировать, четвертые — протестовать. Остальная Россия частью следует московским образцам, частью от них отклоняется. В ситуации с коронавирусом впервые, как выразилась Екатерина Шульман, пришел федерализм, откуда не ждали. Москва предложила регионам самостоятельно регулировать взаимоотношения местного сообщества и болезни.
Ситуация с эпидемией вновь обострила тему «Москва — не Россия». Москва вошла в болезнь первой и первой собирается из нее выйти. В Москве, как считается, больше всего средств борьбы с болезнью. Здесь опять-таки возникает тема: «У нас в провинции их меньше потому, что в Москве их больше». Резкое ухудшение уровня жизни потребовало врага, и для значительной части людей в стране им стала Москва. Из-за своего богатства, возможности ездить за границу москвичи, мол, «сначала привезли эпидемию в свой город, а потом развезли по стране». Когда президентом были объявлены апрельские «каникулы», «это москвичи массово разъехались по стране, развезли вирус». И если в Москве, как тоже уверены в регионах, хорошая медицина, которая помогла избежать массовых смертей, то «мы здесь практически перед эпидемией беззащитны».
И все-таки даже самые ярые москвоненавистники при просьбе нарисовать сценарий наихудшего будущего России непременно говорят о развале страны, распадении на удельные княжества, т. е. об утрате нынешней системы связности, обеспечиваемой наличием Москвы как суперцентра. Без Москвы, выходит, России не может быть.
Много народу приезжает в Москву со всех концов страны. Но немалое число их, как и коренных москвичей, Москву покидают, уезжая за границу. Законы урбанизации, законы экономики, законы социологии и психологии неумолимо ведут людей по ступенькам вверх. Для этих людей Москва — это Россия, но она и ступень из России в широкий мир.