Разные наблюдатели в разные тяжелые моменты нашей истории отмечали, что если в критической ситуации государство не проявляет себя как спасатель и спаситель, то в нашем (обычно не очень активном) обществе быстро возникают гражданские организации, структуры помощи и взаимопомощи, которые эффективно заменяют отсутствующие органы и функции государства. Так бывало и в давние, и в недавние времена.
Сейчас такие структуры активно используют современные средства коммуникации, но главные их действия – помощь нуждающимся, спасение терпящих бедствие – они в реале. Наше общество, гражданское общество в такие тяжелые минуты проявляет себя значительно и достойно. (Недостойных проявлений тоже много, но не о них речь.)
Вот на подходе или уже пришла большая беда. Как реагирует на нее наше общество? Опрос, проведенный несколько дней назад, показывает, что реакции того типа, который описан выше, нет и, может статься, не будет.
«Левада-центр» задал вопрос: «В ситуации эпидемии что будет происходить с отношениями между людьми в нашей стране?» Половина опрошенных выбрали ответ: «Люди станут больше заботиться только о себе и «своих». Треть выбрали вариант: «Ничего не изменится в отношениях между людьми». И лишь 17% поддержали версию: «Люди станут больше оказывать поддержку друг другу». И если среди старшего поколения (те, заметим, кто в зоне наибольшего риска) верящих во взаимопомощь все-таки набирается 20%, то среди молодых – меньше 12%. А ведь обычно основная база волонтеров, выезжавших на пожары и т. п., именно молодые люди.
В чем же дело? Почему теперь среди молодых почти 60% думают, что народ станет заботиться только о себе и своих? Наверное, потому, что сейчас силы бедствия наступают не извне, как пожары и наводнения, а изнутри нас. Они живы нашими контактами. Это, видимо, мешает мобилизации и сплочению молодых людей, хотя они более всех остальных уверены, что эпидемии не миновать.
Но главное в том, что наше государство в данном случае отнюдь не устранилось, оно стало активно себя проявлять. Что касается системы здравоохранения, то пока больше россиян, говорящих, что она не готова к эпидемии, чем считающих, что готова. Зато все видят, что активность административных органов беспрецедентно высока. Правда, они в ситуации эпидемии изготовились к тем же действиям и реакциям, какие у них в изобилии на случай, если мы вздумаем массовым порядком бунтовать. Что же, реагировать на болезни так же, как на нарушения закона – изоляцией, – эта практика идет со Средних веков. Подозреваемых в преступлении сажают под домашний арест. Подозреваемых в том, что они заразятся или заразны, – тоже. Комендантский час знаком городам, где ждали вылазок террористов. Похожая мера – карантин и самоизоляция.
Не только вирус, но и меры государственной борьбы с ним первым предъявил миру Китай. И мир зауважал Китай не столько за успехи его медицины, сколько за скорость и плотность оцепления очага. Тот самый коммунистический Китай, который в демократию не играет, сегодня мировой лидер в применении новейших электронных средств слежения за населением. (Мусульмане-уйгуры под тотальным контролем, как считается, затем, чтобы новые толки ислама не проникли к ним и не создали проблем, возникших во многих странах.) Российские специалисты в свое время выразили интерес к этому опыту. А сейчас соответствующую аппаратуру в московском метро обещали использовать для выявления больных.
И вот – впервые за тягостные годы санкций! – на Западе похвалили Россию. За что же? Именно за принимаемые государством меры для нераспространения вируса. Заметим, что формы реализации ЧП в разных государствах схожи, Россия здесь не уникальна, все стараются пресечь. Что же именно пресекают? То, что считают путями распространения, – все формы непосредственной социальности. Начиная от поцелуев и объятий, далее рукопожатия, далее пребывание на обычной дистанции контакта, далее пребывание в трудовых и всех иных коллективах, пребывание в городских пространствах, движение по городу, перемещение между городами и странами – то, что делает нас социальными существами, а вместе – обществом не в символической, а в чувственно-данной форме. Наверное, с точки зрения эпидемиологии правильно, что это запретили. Но с точки зрения социологии это значит, что государство обществу сказало: исчезни, спрячься! И общество готово, как показывают ответы людей, схорониться в частную, личную жизнь. А публичное пространство оставить всем государственным службам, которые выступают как чрезвычайные. Будет похоже на известные антиутопии прошлого века.
Символическая солидарность – одобрение деятельности первого лица – от инициатив с поправками несколько сжалась, но не ниже встречавшегося в 2013 г. минимума: 63% одобряют, 36% нет. Угроза эпидемии явилась в тот момент, когда гражданам вот-вот предстояло выразить свою лояльность государству в его еще более законченной форме. Наверное, они бы и так выразили. Теперь оно им показывает в деле, как оно может о них заботиться, какие для этого принимает меры. ЧП пройдет, вернемся к волеизъявлению, увидим, каким оно будет.
Хорошо, что теперь обществу есть куда спрятаться, кроме однушек, двушек и трешек. Есть безграничное (пока) пространство интернета. Там у нас больше гражданского общества, нежели в офлайне. Там оно постоянное, а в офлайн выходит, когда надо спасать или протестовать (или спасать протестами). Там оно существует мирными и активными сообществами соседей, родителей, читателей, зрителей, потребителей, любителей и т. д. Там, в свободном пространстве сети, смертельно опасная болезнь вызвала все нормальные общественные реакции – от паники до компетентных мнений, от истерик до предложений о помощи.
Самые трудные времена еще впереди. Но они пройдут, чрезвычайная ситуация закончится. Каким выйдет из нее наше общество: таким, какое сейчас онлайн, или таким, какое сейчас в реале?