О страхах войны
На наших фокус-группах люди говорили, что мы уже вошли в третью мировую войну, но пока еще находимся в ее начальной, «холодной фазе». Настроения двойственные: с одной стороны, мы вроде бы всех победим, а с другой стороны, черт его знает, что будет и какова будет цена этой победы, особенно для меня лично. Мобилизация и конфронтация с Западом вызвала резкое повышение патриотического адреналина, гордости и самонадеянности (особенно у поколения молодых, которое не знало, что такое война, оторвалось от травмированной памяти старших), но – одновременно – и тревожность, диффузный и неартикулированный страх (прежде всего — у тех, кто постарше). Нежелание участвовать в политике (или сознание, что у них и возможности такого участия нет) оборачивается иррациональной установкой: а, это все обычные для политиков словесные угрозы, демонстрация позы устрашения; авось, как ни будь, все само собой устроится. Ощущение конца света нет, каких-то апокалиптических вещей пока тоже. Больше половины считают, что, несмотря на всю конфронтацию, дело до настоящей драки все-таки не дойдет, и, главное, все спустится на тормоза. Такая установка очень важная вещь, она — оборотная сторона собственной инфантильности и беспомощности, то есть того строительного материала, из которого выстраивается тоталитарной режим.
О двойственном отношении к Путину
Чтобы там патриарх Кирилл ни говорил, что Путин послан нам Богом, россияне при всем своем внешнем православии — народ достаточно циничный и внутренне не верующий. Отношение к Путину двойственное: да, как говорят наши респонденты, он восстановил авторитет России как великой державы, он – решительный и опытный политик, у него нет, как мы видели, реальных конкурентов. Но, с другой стороны, вне сферы внешней политики, его достижения не столь уж велики или их просто нет. Он не добился успеха в экономике, доходы людей падают; проблема коррупции — одна из самых острых; мира, справедливости и стабильности, безопасности нет ни на Северном Кавказе, ни внутри страны. (Последнее, кстати, это такой неконтролируемый рефлекс на саму пропаганду, которая все время говорит о опасности терроризма, сотнях предотвращенных терактов, о борьбе с экстремизмом и так далее, поэтому страх здесь поддерживается). Ну, и, наконец, это широко распространенное, хотя и весьма неопределенное представление о России как о мафиозном и тотально коррумпированном бюрократическом государстве.
Когда мы спрашиваем, виновен ли Путин в тех злоупотреблениях властью, в которых обвиняет его оппозиция, то радикально настроенных россиян, готовых обвинять его в тех же грехах, в каких Навальный обвинял Медведева или Чайку, не очень много – от 11 до 16%. Гораздо более значительная часть опрошенных, выражая точка зрения практического, повседневного существования, говорит, ну да, наверное, Путин виноват в этих злоупотреблениях, в коррупции, как все российские чиновники, но я об этом мало знаю. Или, не споря с этим, говорят, какая разница, виноват он или нет, главное же, что при нем жить стало лучше. Это очень широко распространенные мнения, в сумме они высказываются половиной или несколько больше половины населения. Тех, кто категорически отвергает подобного рода подозрения, от 15 до 20%. В статистике это называется близким к «нормальному» распределением. Оно характеризует обычное состояние массового сознания, точку зрения и опыт повседневной, рутинной жизни. Но как только человек оказывается в контексте разговоров о Величии России, о мировой закулисе, русофобии, Пентагоне или Госдепе, об американцах, он немедленно воспринимает себя в другой плоскости существования – «соперничестве двух супердержав», России – осажденной крепости, врагах и т.п. Все это он не в состоянии ни проверить на своем опыте, ни осмыслить — у него для этого нет интеллектуальных средств, поэтому вся пропаганда принимается безусловно и некритично. С Путиным такая же история. Оценки достижений Путина во внутренней политике – достаточно сдержаны, представления о том, на кого он опирается и чьи интересы защищает — скорее трезвые и реалистичные, никакой эйфории и признания его «харизмы» тут нет; поэтому его легитимность – хрупкая и неустойчивая. Это понимает и кремлевская администрация. Поэтому пропагандистская машина должна все время говорить об успехах Путин, его планах на будущее, а о проблемах — как навязанных России извне и как Путин хорошо с ними справляется. Легитимность режима в неправовом государстве нужно постоянно поддерживать всеми доступными средствами – от убеждения до чисток.
Почему пропаганда так эффективна? Потому что она ничего не придумывает (на это она не способно), она говорит то, что люди хотят слышать, она использует те стереотипы массового сознания, которые уже давно существуют, а потому воспринимаются как само собой разумеющаяся реальность. Что наши люди знают (могут знать) о действительности американской жизни, о резонах американской политики? Очень мало или ничего. Американцам приписывается привычные и потому понятные мотивы действия наших государственных мужей – от членов брежневского Политбюро до Жириновского или Лаврова. На них проецируется вытесняемая оценка самих себя. Когда мы вот так спрашиваем, а как, по-вашему мнению, люди на Западе относятся к России? И большинство говорит: с презрением, нас не уважают, либо безразлично. А как в России относятся к Западу? До Крыма — большая часть говорила: с симпатией, интересом, с уважением. Сегодня: в лучшем случае – без особых чувств, спокойно, а чаще – враждебно, неприязненно. Другими словами, воображаемому Западу (виртуальным США, Европе) приписываются внутренние вытесняемые самооценки нас самих.
Эта же двойственность (двоемыслие) существует по отношению к насаждаемым консервативным ценностям. На поверхностный взгляд, Россия стала страной православных верующих, во всяком случае абсолютное большинство россиян именно так себя и называет; доверие и символический статус РПЦ очень высок. “Оскорбление чувств верующих”, будь то Пусси-Райтс или авангардная выставка, вызывает сильное раздражение и антипатию, подкрепленные соответствующей информационной политикой. Когда встал вопрос о введении в школах курса православной культуры, то поначалу люди откликнулись с большим одобрением, люди сознают общий дефицит морали в обществе, наивно или инфантильно полагая, что церковь (а не семья) сумеет восполнить его. Но, когда это стало применяться на практике, людям это не понравилось: у детей в школе и так огромная нагрузка, а тут еще добавляется догматическая зубрежка. То же самое можно проследить в отношении россиян, особенно женщин, к вмешательству РПЦ в семейные дела, к проблеме запрета абортов и т.п. Внутренне же сохраняется отторжение от Церкви, обрядоверие — да, христианская этика– нет (я уже не говорю о понимании смысла Нагорной проповеди). В церкви свечку поставить два раза в год – это нормально, а есть отказаться от скоромного в Великий пост – мало кто готов. Очень многие считают, что нынешнее «религиозное возрождение», массовое «уверование» – не более чем дань моде, эффект всеобщего государственного конформизма, что это все показное, а на самом деле – «настоящей» веры нет, как нет моральных авторитетов ни у священников, ни у «носителей высокой культуры». Сегодня в России число церквей, поспешно строящихся под давлением властей, почти сравнялось с численностью школ (37 тыс. церквей + свыше 1000 монастырей и 42 тыс.школ; в 1991 году последних было 70 тыс.).
О силовой природе власти
Люди понимают, что Путин опирается прежде всего на силовые структуры. На политическую полицию, на ФСБ, армию, правоохранительные органы, олигархов, высшую бюрократию. И не просто опирается, а выражает их интересы. В некотором смысле, обычные люди лучше и более трезво представляют, что такое нынешняя политическая система, чем наши социологи, экономисты и политологи. Это, явно, не демократия. По сути, массовые представления о системе правления Путина описывают ее не просто как конструкцию авторитарного режима, а как своего рода рецидив тоталитарной системы. «Демократия» сегодня — это не ценность для россиян. Они в массе своей не знают, что это такое, не представляют себе как она работает или как устроено демократическое общество и государство. Они никогда не жили при демократии, хотя есть очень смутное, при всей его распространенности, представление, что, почему-то, при демократии люди лучше живут, чем при диктатуре. По крайней мере, одно время была очень важна эта утопия, «в нормальных странах». Почему, как это связано, что на Западе люди живут лучше, чем в России, более безопасно, выше уровень медицины, произвол власти вызывает скандал и прочее, россияне не очень понимают и не задумываются. А потому, и это, может быть, самое главное, нет никакого желания участвовать в общественных делах, в политике, принять на себя ответственность за ситуацию не только в стране, но и за то, что делается рядом с их домом. Этого нет, полное отвращение к политике. 80% говорят, что они не могут влиять на принятие политических решений, но если бы даже у них были такие возможности, то все равно не стали бы, не хотели бы. Потому что весь опыт существования, на протяжении века, заключается в том, что ”Минуй нас пуще всех печалей, и барский гнев и барская любовь». Надо держаться подальше от властей, не высовываться, жить своей жизнью.
Характерный пример: недавний, мартовский, опрос: какие события за последний месяц вам запомнились? Первое место занимает ход избирательной кампании – его отметили70% (давление на избирателей, агитация, уговаривание прийти и проголосовать действительно было беспрецедентным). А «победу Путина» назвали только 4%, поскольку никто и не сомневался в этом.
Об отношении к социальным и политическим институтам
В феврале было отмечено некоторое ухудшение отношения к власти, совершенно неожиданное и трудно объяснимое. Все индексы вместе с ожиданиями , что будет завтра, упали. Но в марте началась политтехнологическая накачка, и все пошло опять вверх. Скорее всего, это не надолго, мы и раньше фиксировали короткие всплески одобрения на пика электоральных компаний.
В целом же мы наблюдаем спад мобилизации после крымской ситуации. Но социальное напряжение, хроническое, диффузное недовольство переносится с Путина на Медведева, на Думу, на правительство, в меньшей степени — на губернаторов. Работает механизм переноса ответственности с национального лидера (с фигуры, символически воплощающего или персонифицирующего коллективные значения целого), на другие уровни власти, разгружая тем самым президента от ответственности за положение дел в стране. Это механизм защиты первого лица, лидера, персонифицирующего Россию на международной арене. Поэтому главные успехи Путина — это внешняя политика, восстановление величия державы, защита от враждебности Запада, зловредных американцев, британцев и далее по списку развитых стран. Губернаторы — это такие маленькие клоны Путина. Отсюда воспроизводство на региональном уровне высоких патерналистских ожиданий: губернатор – не просто присланный государев слуга, ставленник Москвы в регионах, помпадур, хозяин регион, но – в глазах населения – еще и распорядитель ресурсов. Соответственно, вся надежда на то, что он сможет сделать хоть что-то для людей.
Крымская мобилизация подняла Медведева, как и показатели всех других государственных институтов, но не удержала, в отличие от Путина. В прошлом году мы показали, что больше половины опрошенных считали необходимым отставку Медведева. В провинции довольно спокойно относятся к этому варианту, потому что это для них и Путин, и Медведев, — виртуальные или телевизионные фигуры, а Москва более образована, более информирована, более обеспеченная и политически ангажированная, она хотела бы, я бы даже сказал, с пристрастием готова настаивать на этом решении. Тренд, показывающий усиление разочарования в Медведеве, сложился, по крайней мере в 2010-2011 годах.
О высокой явке на выборах президента
Я предполагал, что явка на выборах составит 56-58%. Такая готовность прийти на выборы держалась всю осень и всю зиму. Когда объявили первые результаты голосования (через два часа после закрытия участков), там была цифра 59,9%, если помните. Немного больше, чем я предполагал, но вполне реалистично и достоверно. Но потом через три часа она сразу подскочил до 67,5%, что вызывает у меня сильные сомнения. Это раз. Второе — это беспрецедентное принуждение и давление, административная мобилизация. Угрозы, агитация и поквартирные обзвоны или обходы. Такого сильного давления никогда не было. Все это и помогло повысить явку. Сильнее оказались чувствительнее к этому давлению люди предпенсионного возраста, с высокой квалификацией, жители крупных городов, то есть те категории населения, которые раньше сочувствовали протестам и антипутинским демонстрациям. Могу предположить, что эти люди чувствуют себя более уязвимыми перед возможными санкциями начальства, не уверены в будущем, а потому на них легче надавить разными способами. 8-12% опрошенных отказались отвечать, голосовали они или нет и за кого.
О представлении будущего
Какое-либо представление о будущем страны сегодня исчезло. Горизонт времени у абсолютного большинства населения (если не брать совсем молодых людей) очень короткий – несколько месяцев. Частично отсюда и идет невыраженная диффузная тревожность, причем она носит хронический характер. Ее причины — понимание собственной несостоятельности, беспомощности, уязвимости. Эти эмоции составляют постоянный фон повседневной жизни, уровень депрессии или астении может несколько меняться, но в среднем совокупность фрустрации, депрессии, безадресной агрессии и недовольства колеблется вокруг 60% (столько опрошенных раз за разом говорят и подобных чувствах окружающих). Психологи называют это «синдромом заключенного»: смесь апатии и агрессии, иногда связывая это с явлением так называемой «выученной беспомощности».
Мы возвращаемся к некоему варианту вторичного тоталитаризма. Так выстраивается властями новая старая система контроля и организации жизни. Она не от общества, она задается сверху, но при полном отсутствии какого-либо сопротивления снизу. Тоталитаризм — это не политическая система, а система институтов, которая пытается захватывать все области жизни, манипулировать сознанием и моралью людей. Этим он отличается, например, от деспотизма или авторитаризма, который, например, не вмешиваться в личную жизнь. Тоталитаризм же пытается контролировать все сферы частной и личной жизни, от истории и воспитания молодежи до сексуального поведения. И мы видим, как возникает новая государственная идеология – идеология государственного патриотизма, вот-вот объявленная общеобязательной при обучении в массовой школе или вузах. Это не строительство коммунизма, светлого будущего, это попытка выстроить сверху утопию «светлого прошлого». Поскольку сегодня гордиться нам нечем, кроме «Крыма» Все заслуги у нас были в прошлом – в победе 1945 года, в полете Гагарина, в имперских завоеваниях, славе русского оружия и т.п. В строгом смысле это идеологический китч, но, как и всякий китч, он оказывается очень притягательным для нуворишей, пытающихся играть в новую аристократию. Лучше всего о духе времени может сказать стилистика дворцов и особняков, которые строит для себя наша «элита».
О запросе на изменения и требованиях к властям
Есть страх перед изменениями, фобии нового. Потрясения 90-х годов, действительно, оказались очень тяжелыми, что привело к патологической гипертрофии готовности «терпеть» некоторые ограничения, лишь бы не было худшего, ничего не менять. Запросов на новых людей, новую элиту я не вижу. Есть социальное недовольство, оно вполне отчетливое. Но это недовольство в двух социальных средах. Первая — консервативная, бедная депрессивная периферия. Во всех смыслах, периферия, необязательно географическом. Это пенсионеры, ностальгирующие о том, как они жили в советское время, когда была бесплатная медицина и гарантированная работа люди занятые механической, рутинной работой, проблемой физического выживания. Другая среда — более обоснованное, аргументированное недовольство, условно говоря, людей среднего класса, образованных, информированных, более обеспеченных, жителей более крупных городов. Именно в этой среде есть осознание опасности такого режима и тех последствий, которые наступают для состояния нации после длительного правления бесконтрольной и коррумпированной власти. Это совершенно другое недовольство, другая реакция. Они понимают, что нынешняя политика государства – ведет страну в тупик, в гарантированное состояние национальной деградации. Но это не повышает их готовность к принятию на себя ответственности за состояние дел в стране, большему участию в политике.
Главное требование к власти у россиян— повышение дохода, обеспечение гарантий существования. Они возникают из страха утратить нынешний образ жизни, из травмы обеднения, обнищания, как это было в 90-е годы. Основные устремления людей — потребление. Оно мерило социального «достоинства» и чести отдельного человека или его семьи. Строго говоря, это все рудименты дефицитарного распределения как принципа социальной структуры общества. Мы ведь только-только начинаем выходить из советского прошлого, где «ничего не было».
По поводу Кемеровской трагедии мы еще не запускали опрос, но я думаю, что будет острая реакция. Негативные события – главный способ разметки текущего времени. Вообще говоря, если что-то и задерживается в сознании непропагандистского характера, то это катастрофы с самолетами, пожары, смерти. Люди выражают важное для них через страх потери — это опасения за здоровье близких, за благополучие семей, угрозы безработицы, стихийных бедствий или мировой войны.
Если сравнивать с другими такими катастрофами, как трагедия в Беслане, или с Норд -Остом, то первая реакция— это всегда возмущение и резкое недовольство властью. Мы живем в стране государственного патернализма, поэтому власть должна отвечать за все. Но потом пропаганда начинает забалтывать страшное событие, гибель людей, замалчивать, подавлять само обсуждение причин и ответственности за происшедшее, и через несколько лет об этом забывают. И, напротив, приходит понимание, что власть сделала все как надо, все, что могла.
Чего ждут от оппозиции
Политические и идеологические взгляды сегодня стерлись. Более половины населения говорят, что у них нет никаких политических или идеологических взглядов и пристрастий. .Где-то около 30% говорят, что им все равно какая государственная система в стране, лишь бы им и их семье было хорошо жить. Поэтому, если вы и найдете в головах отличия между нашими либералами и, например, единороссами, то это будут скорее нюансы. Запрос сводится к представлению о социальном государстве — можно говорить о некоторых различиях в понимании того, как государство должно заботиться о гражданах, другими словами, это- вырожденные и очень стертые представления о социализме с человеческим лицом.
Что касается протестов из-за ухудшения экономической ситуации: вы не поднимете людей из-за 15 % реальной потери доходов. Тем более, что это снижение было растянуто на 3-4 года, к нему успевают адаптироваться. Оппозиция должна говорить о других вещах, не просто о риторических топиках «защиты прав человека», «свободе», уважении человеческого достоинства или еще что-то. Я не политик, не проповедник, не берусь говорить о том, какие это должны быть вещи. Но давайте выскочим из нашей ситуации. Вот смотрите, на днях отмечали 50 лет со дня смерти Мартина Лютера Кинга. Он говорил: «У меня есть мечта». Он не говорил о доходах населения или социальной дифференциации. Он говорил о других смыслах.
Можно сказать, что от оппозиции ждут предложения новой мечты. Но за мечтой стоит другое отношение, другая перспектива, другое понимание себя. Все это, конечно, включает какие-то частные вещи — зарплата, доходы, но человек не хлебом единым жив. Путин говорит, что у нас великая держава, что нам надо стремиться к лучшему. Он отвечает на то, что люди хотят услышать.
Что сейчас беспокоит людей? Все их желания сосредоточены на заботах о себе, о семье, на физическом выживании. К чужим – сильнейшее недоверие, причем и личностное («нельзя доверять незнакомым людям», только своим, самым близким) и институциональное. В этом отношении мы стоим в одном ряду с Гаити или Филиппинами. Для людей все же главная ценность— семья. Человек только этом мире чувствует себя комфортно. Он хочет получить любовь, защиту, заботу. Психологически важные вещи сосредоточены здесь, а не в политике.
О том, почему не поверили Ксении Собчак
Во-первых, за ней устойчиво закрепилась репутация телеведущей скандальной молодежной передачи, поп-звезды, а ее образ богатой светской дамы вызывал сильнейшее раздражение среди бедных, консервативных слоев. Либеральная часть с резким недоверием отнеслась к ней, подозревая в ней кремлевский проект для дискредитации демократов. Хотя она очень радикально повела свою кампанию, выступив с откровенной критикой путинской политики и состояния дел в стране, ей все равно не поверили. Она могла перетянуть к себе какую-то часть сторонников Навального, готовых голосовать за нее, так как Навального не пустили. По моим прикидкам, ее потолок мог бы быть 5-7%, примерно столько же, как когда-то у Михаила Прохорова (но тот ассоциировался с предпринимательским опытом, хваткой, ресурсами, которых у нее не было). Если бы это были парламентские выборы, она набрала бы побольше. Но на президентских— другая ситуация. Женщина-президент не укладывается в сознании. И бойкот Навального лишил ее всяческих возможностей. Те люди, которые были готовы проголосовать за нее, не стали этого делать.
О росте влияния интернета
Политическое или общественное влияние оппозиции через интернет очень преувеличено. Нет понимания, что структура коммуникации посредством ТВ или крупнотиражного издания и в интернете разные. Как писал Маклюэн, канал это и есть сообщение. За коммуникатором стоит авторитет канала, в том числе и авторитет власти. В сетях вы общаетесь, ну если не с равным себе, во всяком случае с подобными себе, за ними не стоит авторитет конструирующего реальность суверена, как за Первым каналом. Поэтому интернет выступает как дополнение к ТВ, а не как его конкурент, даже у молодежи. Когда я слышу, что молодежь не смотрит телевизор — это самоутешение. Они его смотрят меньше, чем пожилые люди, но не настолько меньше, как это думают. 75-85% пожилых смотрят преимущественно только ТВ, среди молодежи эти цифры снижаются до 60-65%, но это все равно большинство. Да, пожилые меньше пользуются интернетом. Но это не значит, что молодежь не смотрит телевизор. И смотрит, и доверяет ящику больше, чем информации по сетям или интернет-порталам. Вообще в интернете политическая, социальная тематики привлекает очень небольшую часть, где-то 12-15% пользователей интернета.