– До президентских выборов осталось около пяти месяцев, насколько граждане ими интересуются? Одна из задач власти – обеспечить высокую явку, могут ли возникнуть с ней проблемы, учитывая ее существенное падение на последних думских и губернаторских выборах?
– В отличие от парламентских, тем более от губернаторских выборов, отношение к президентским совершенно иное, разная мотивация. На региональных выборах люди осознают характер административного давления, степень использования админресурса – запреты на участие оппозиционных политиков, манипуляции при подсчете голосов, отказ в доступе к СМИ. В итоге у них возникает ощущение их дирижированности, предопределенности результатов, и интерес падает. Те, кто критически настроен по отношению к власти, просто не приходят голосовать. Для сравнения: на думских выборах 2003 года за «Единую Россию» проголосовало 44 млн избирателей, а на последних, в 2016‑м – всего 27 млн (без учета Крыма и Севастополя). То есть 40% потеряли.
К предстоящим президентским выборам какого-то выраженного интереса у избирателей нет. Нет никакой драматургии. Но разница в том, что они воспринимаются уже не как выборы, а как плебисцит, как одобрение. Это, скорее, некий ритуал, государственный церемониал, который обязывает людей прийти и проголосовать за того, у кого есть власть сегодня. Порядка 54% респондентов заявляют о готовности принять участие в голосовании 18 марта, из них 67% намерены поддержать Владимира Путина.
Поддержка эта основана на двух моментах. Первый – это безальтернативность Путина. Политическое поле практически выжжено, у него просто нет конкурентов ни среди союзников или партнеров, ни среди оппонентов. Второй момент – надежда на то, что Путин все-таки каким-то образом найдет выход из нынешнего экономического кризиса и обеспечит прежний рост доходов и благосостояния на уровне 2002–2012 гг. Эти надежды, иллюзии – самый прочный материал для политической поддержки. Плюс, конечно, пропаганда в СМИ, которая обеспечивает ему образ решительного, волевого политика. Путин занимает большую часть эфирного времени, отводимого новостям, общественно-политическим событиям. Его доминирование в публичном поле абсолютно, и люди просто присоединяются к этому безальтернативному мнению.
Есть и дополнительные составляющие. Перенос ответственности на лидера, на человека, занимающего высшую позицию в иерархии власти. Причем это не обосновывается никакими практическими соображениями и интересами, когда мы задаем респондентам вопросы более конкретного плана, оценка деятельности Путина в разных сферах становится достаточно противоречивой. Выше всего оцениваются его заслуги по модернизации армии и на международной арене. Как полагают люди, после Крыма он вернул России статус великой державы, чувство гордости и уважения к себе. Однако его деятельность в остальных сферах оценивается достаточно критично. Более всего президенту ставится в упрек снижение уровня жизни, рост цен, падение покупательной способности зарплат и пенсий. Полный провал – это борьба с коррупцией и административным произволом, неспособность ограничить олигархов. Очень туманная перспектива экономического развития – хотя надежда есть, но реальная оценка достаточно негативная.
– Как объяснить такую надежду, несмотря на признание самими же респондентами провала во внутренней политике президента, который фактически управляет страной 18 лет?
– Во‑первых, негативный фон 90‑х годов, вся прежняя политика реформ и сильное падение уровня жизни. Память об этом передается от старшего поколения к молодежи и задает негативную оценку всего того периода. Поэтому люди боятся всякого рода изменений и связывают с Путиным стабильность. Во‑вторых, на путинский период приходится время экономического процветания. Между 2002-м и 2007 годом реальные доходы росли более чем на 10% в год. Другое дело, что граждане не задумываются, чем это было вызвано. Что в этом есть и заслуга правительства реформаторов, создавших условия для рыночной экономики, которая заработала как раз к моменту прихода Путина. И, конечно, фактор высоких цен на нефть, который позволил резко увеличить социальные расходы. Но в сознании и памяти людей все это связывается именно с Путиным. Поэтому надежды – это очень важная вещь, отсылка к прежним достижениям.
– Как изменились настроения россиян за последний год?
– Эйфория, вызванная присоединением Крыма и конфронтацией с Западом, проходит. Но тем не менее эффект от этой патриотической мобилизации еще полностью не прошел. С другой стороны, усиливается ощущение неопределенности будущего, появился нерациональный и не вполне осознанный страх, тревожная депрессия, астения, поскольку условия существования не слишком обеспечены и гарантированы. Растет угроза безработицы, идет сокращение доходов, цены растут. Сокращение своих ресурсов и возможностей – именно это больше всего беспокоит россиян. Выборы президента их не очень трогают, это не влияет на их повседневную жизнь. Поэтому прийти проголосовать для большинства не составляет проблемы, вообще не вопрос. Надо – так надо.
– На чем основана надежда на то, что президент отвлечется от Сирии, Донбасса, конфронтации с Западом и займется внутренней политикой?
– Это такой же эффект победы, как надежда на то, что Сталин после войны распустит колхозы и т. д.
– А как быть с падающими уже четвертый год доходами россиян?
– Пропаганда это относит на счет западного влияния, санкций и т. п. А кроме того, российское общество – бедное по своим запросам. Оно внутренне еще не освободилось от дефицитности советского времени. Главные ценности – это потребление. Поэтому, когда пришли «тучные годы», это воспринялось как правильная политика, как то, что должно быть. А падение последних трех лет воспринимается как некоторые отклонения, случайность. Но оно не связывается именно с Путиным. От президента ждут продолжения, в основном отсутствия изменений.
– А россияне не понимают, что «продолжение» в том виде уже невозможно, что после Крыма мы все живем в совершенно иной ситуации?
– Нет, не понимают. Невероятно эффективная пропаганда не столько убеждает людей в позитивных возможностях или позитивном образе будущего, сколько пугает их тем, что может быть только хуже. И вот то, что может быть хуже, и является условием поддержки Путина.
– И сколько еще будет убеждать?
– Это может долго продолжаться. Снижение доходов болезненное, но медленное, не катастрофичное, люди успевают привыкать. Большинство живет от зарплаты до зарплаты, не имея больших накоплений. Хоть какие-то сбережения есть примерно у 30% граждан, и то незначительные (в размере 3–5 месячных семейных бюджетов). У них нет возможности рассчитывать, рационализировать свои ресурсы, загадывать на долгий срок они не могут. В результате люди живут в очень коротком горизонте планирования, все привязывается к сегодняшнему дню. Соответственно, и память очень коротенькая.
– При этом ваши соцопросы говорят о том, что у более половины россиян есть запрос на перемены. Как они их понимают, и как это соотносится с их намерением снова переизбрать Путина?
– Они не видят никакой общественной силы, которая могла бы произвести перемены к лучшему. Поэтому под переменами они в основном понимают возвращение к устойчивому росту. В этом смысле реальных сторонников изменений или реформ, серьезного институционального преобразования не более 15%. Это люди с серьезным культурным багажом, интеллектуальным потенциалом и очень широким информационным кругом, ориентированные на западные модели демократии, рыночной экономики, сторонники ограничения госрегулирования в экономической сфере. А остальная масса ориентирована на модель государственного патернализма или, проще говоря, остатки социалистических представлений. Что государство должно обеспечить определенный уровень жизни, работу, жилье, социальные статьи расходов (здравоохранение, образование и пр.). А раз оно обязано, то при такой тотальной коррумпированности единственным, кто способен навести порядок, по мнению большинства, является верховный лидер.
– А есть ли запрос на альтернативного кандидата?
– Если бы допустили Алексея Навального, это придало бы выборам интригу, могло бы превратить весь этот церемониал в реальную электоральную кампанию. Он бы не выиграл, но получил бы довольно заметную поддержку. Но все понимают, что его не допустят, поэтому у нас будет борьба хорошего с лучшим. Еще раз отмечу: это не выборы в политическом смысле, а совершенно другая процедура. В политологии для этого есть термин – аккламация, одобрение того, у кого есть власть.
– Участие в советских выборах было добровольно-принудительным. Как сегодня совершенно в другой системе можно побудить человека участвовать в такой аккламации?
– Мы, конечно, возвращаемся к советским временам, к советским практикам в очень большой степени. Мотивы разные. Понятно, что та молодежь, которая настроена пропутински, проголосует в минимальном количестве. Готовность явиться на избирательные участки среди молодых людей самая низкая – не более трети, в то время как среди пенсионеров – 75%. Привычка определяет поведение – это первая причина. Вторая заключается в том, что если в Москве пространство свободы и отсутствие зависимости от государства максимальные, то в провинции контроль и зависимость от местной администрации крайне высоки. А у нас 62–64% живет именно в сельской местности и в малых городах. И там есть средства побудить людей прийти, вне зависимости от того, хотят они или нет. Иначе отключат или не проведут свет, не отремонтируют больницу, дорогу и т. д. – есть разные способы давить на избирателя. Тем более что серьезного сопротивления или особых политических пристрастий, за кого голосовать, там нет. Об оппозиционных политиках, о том же Навальном, они знают только из телевизора и только то, что он «жулик, вор и рецидивист». Там идет исключительно негативная пропаганда.
Сам Путин в основном обращается к своему устойчивому электоральному ядру, прежде всего к зависимым от государства группам населения – работникам госпредприятий, бюджетникам, пенсионерам в очень большой степени.
– Телевизионная картинка из прошлого – встреча главы государства с трудовыми коллективами, молодежью, наказы губернаторам в «зеленой папке», рассуждения о «цифровой экономике» и т. п. – она действительно имеет какое-то воздействие на электорат?
– Да, она подкрепляет представление наших людей о том, как должен вести себя руководитель страны. Он должен раздавать обещания, демонстрировать заботу, готовность помогать, защищать от наиболее коррумпированных чиновников. И это всё – встречи начальства с населением, «прямая линия», поддержка малоимущих семей и молодежи и т. д. – укладывается в ритуал такого поведения. Когда я говорю, что идет реанимация советских практик, я имею в виду, что реанимируются представления и ожидания, характерные именно для позднесоветского времени.
Не то что люди верят в это, но они считают такое поведение правильным. Верить в эффективность такого поведения и в правильность – разные вещи, это как бы разные плоскости оценки.
– Какое-то двоемыслие получается.
– Так оно и есть, на этом все и держится. Люди считают, что дают гораздо больше государству, чем получают от него, и, соответственно, это освобождает их от ответственности. Они полагают, что государство тотально коррумпировано, что власть (депутаты, чиновники) эгоистична, в первую очередь заботится о своих интересах или проводит курс, выгодный интересам крупного бизнеса, корпораций, силовиков. Это с одной стороны. А с другой – действительно гордятся тем, что Путин восстановил статус великой державы. Для них это одно и то же государство, но только взгляд изнутри и снаружи имеет разную стоимость.
– То есть старая тема, что царь хороший, а бояре плохие.
– Да, почему мы и фиксируем устойчивость путинского рейтинга, потому что все раздражение, недовольство переносится на Медведева, на правительство, на губернаторов, на другие органы власти. И как раз оценка деятельности вот этих нижестоящих властей, она либо негативная, либо позитивные и негативные оценки очень близки.
– Увольнения губернаторов и замена их на безликих «технократов» или очередных «варягов» – тоже часть президентской кампании?
– Конечно. Во‑первых, это создает некоторую иллюзию движения, обновления, пробуждая надежды людей на то, что что-то изменится. Во‑вторых, снимает раздражение против наиболее одиозных губернаторов. Опять-таки возникает некоторое ощущение, что идет борьба с коррупцией, против слишком самостоятельных и зарвавшихся «баронов‑губернаторов».
представлений о том, что возможна иная политическая система, что возможны другие институты, независимый суд, некоррумпированная полиция, что бизнес малый и средний будет работать так, как это принято в цивилизованных странах и т. п. Нет этого ощущения, поэтому большинство людей считает, что вообще ничего не меняется. Ну какая-то политическая рябь идет на поверхности, но это не касается их повседневной жизни, а жизнь трудная. И основная стратегия россиян сейчас в том, что надо заботиться о своей семье и о своем благополучии. Вот здесь чрезвычайно высокая мотивированность, и люди будут это отстаивать, если всерьез кто-то затронет. К остальному же надо как-то приспосабливаться, терпеть, демонстрировать лояльность государству. То, что происходит в политике, для них не слишком значимо. Апатия и отчуждение от политики являются основой нынешней политической системы в РФ, неучастие в ней, демонстративное одобрение власти при очень большом равнодушии и крайне критическом к ней отношении.
Так что высокий рейтинг Путина – это не любовь, не симпатия, не даже особое уважение к президенту, а это выражение слабости или неэффективности всех институтов, которые определяют условия повседневной жизни – защиту людей, гарантированность их работы, отсутствие произвола и т. д.
– Этим отчуждением и объясняется неготовность большинства участвовать в протестных акциях?
– Мой коллега Алексей Левинсон называет такие протесты общественной активностью по жизненным показаниям. Это когда уже припрет по горло – обманутые дольщики, уплотнительная застройка, дальнобойщики, фермеры, солдатские матери и др. В таких случаях люди объединяются, но до того момента, пока не решат свою частную, локальную проблему, а дальше это распадается. Почти как крестьяне в Гражданскую войну – воюю до околицы, а дальше пусть соседняя деревня разбирается.
– А у граждан нет понимания, кому они, причем персонально, должны быть благодарны за то, что у нас разрушены все эти институты?
– Не понимают. И это проблема нашей политической оппозиции, которая не в состоянии представлять интересы этой консервативной, уязвленной и очень ущемленной части населения. Оппозиция ориентируется, как правило, на довольно тонкий слой, условно говоря, среднего класса, более обеспеченной, продвинутой части общества. Но это узкая группа, и в каком-то смысле даже власть лучше защищает интересы именно этой части населения, чем оппозиция. А огромная масса социального недовольства оказывается никем не представлена. Поэтому нет поддержки, нет представительства этих групп населения, и нет ресурсов для той организации, которая могла бы объединить разные группы протестующих и представить их как политическое движение. Поэтому так эффективна демагогия властей, которые обещают гражданам решить какие-то их местные проблемы.