В социальной психологии известны причины националистической мобилизации: кризис иных форм самоидентификации, невозможность построить удачную модель социальных взаимоотношений, основанную на общности представлений о нормах жизни и будущем страны. Однако сама по себе политика сегрегации, возвышение себя над другими, все еще аморальна с точки зрения постсоветского человека. Ни один россиянин не признает, что он за ограничение в правах людей только из-за их происхождения. Часто можно услышать, как респондент предваряет свою агрессивную реплику в отношении, скажем, кавказца или азиата словами: «Конечно, я не нацист, но…». Нацистом быть все еще плохо, но если придумать «достойную» причину верить в собственное превосходство, то нацизм может превратиться в заботу о будущем страны. Одной из таких причин стали неудачи (или, вернее сказать, трудности) Европейского союза в миграционной политике и построении союзного государства на идеалистических принципах равноправия и мирного сосуществования всех членов. Кивая на проблемы западных стран, можно оправдать собственные и заодно объяснить необходимость мер, охраняющих национальную самобытность и усиливающих существующие порядки.
Нужно понимать, что россияне подглядывают за жизнью европейцев со скрытой завистью, ведь те добились высокого уровня жизни, который мы хотели бы иметь сами. Жизнь в Европе представляется сытой и предсказуемой – такой, какую хотели бы иметь сами. Это сожаление о несостоявшейся мечте нужно как-то компенсировать, и россияне говорят: хоть мы и менее успешные, но зато обладаем некоей уникальной «душевностью». Не зря в российском обществе очень распространен миф о ненасильственной колонизации народов, живущих на нашей территории: «мы никого не захватывали, все приходили к нам сами». Но если мы настолько гостеприимны и добры, как об этом говорят жители России, то и уживаться в рамках одной страны народы должны лучше, чем индивидуалистичные европейцы. Отсюда и злорадство, когда Евросоюз терпит неудачи, и самодовольство, когда ЕС отходит от своего девиза «единство во многообразии», начиная строить внутри себя как невидимые ментальные, так и вполне осязаемые границы. Европейский кризис с намечающимся выходом Великобритании из ЕС как бы подтверждает тезис о бесперспективности европейского пути. Парадоксальным образом общего между россиянами и европейцами в этой ситуации оказывается больше, чем мы это себе представляем.
Россия и Европа: что общего?
Во-первых, это приоритет национальной идентификации. Европейцы, как и россияне, в первую очередь связывают себя с родной страной, а уже затем с городом или деревней, откуда они родом, Европой в целом и в последнюю очередь с Европейским союзом. По данным Евробарометра за ноябрь 2015 года, 92% европейцев чувствовали свою связь с родной страной, но только 55% – с Европой в целом. Меньше всего идентифицируют себя с «большой Европой» жители стран, где громче всех слышны голоса националистов-популистов: Великобритания, Греция, Турция, Сербия. Для россиян чувствовать себя гражданином страны также более важно, чем определять себя как жителя области или города. К слову, только 23% россиян более или менее за то, чтобы Россия стала членом ЕС. Россию и ряд западных стран объединяет отсутствие веры в будущее единой Европы. Речь идет не столько о консервативных политиках, сколько об их типичных сторонниках, на которых опирается любая пропаганда «национального возрождения».
Во-вторых, несмотря на заложенную в национализм идею об уникальности народа, социальные портреты «усредненных» евроскептиков в разных странах совпадают. Прошедший в Великобритании референдум о выходе страны из Европейского союза показал, что за Brexit голосовали чаще всего люди старшего возраста, менее образованные и хуже обеспеченные, живущие в провинции. В целом эти люди менее удовлетворены своей жизнью и склонны винить других в своих неудачах. Для них важно иметь «чужака», на которого можно переложить ответственность: неслучайно упор делался на борьбу с мигрантами и на то, что после выхода из ЕС Великобритания наконец обретет самостоятельность и независимость, которые обеспечат «коренным» британцам достойное будущее. Ничего Вам не напоминает? Примерно те же самые аргументы мы слышим от российских национально-патриотических сил: внешние угрозы мешают нам снова стать могучей страной, хотят подчинить население, захватить природные ресурсы и так далее. Анализ социально-демографических данных россиян, которые выступают против того, чтобы Россия стала полноправным членом ЕС, дает нам следующую информацию: как и в Британии, наибольшие евроскептики – люди с низким уровнем образования, менее обеспеченные, занятые неквалифицированным трудом или находящиеся на пенсии. Похоже, что мы имеем дело с неким интернациональным типом сторонников правых и консерваторов.
Универсальный «реднек»
Если попросить назвать одно главное изменение в мировосприятии россиян, произошедшее между 2011 и 2016 годами, то ответом будет, наверное, возрождение великодержавного самосознания. Не будет преувеличением сказать, что всплеск зрительского патриотизма, идентификация с чем-то большим и великим, обозначил господство человека «новой формации», сочетающего в себе ура-патриотизм, цинизм и эсхатологичность. Такой человек не видит будущего для своей страны, однако, не верит и в ошибочность (или не хочет признавать) курса, которым идет правительство и общество. Для него взаимоотношения между государствами представляются уже в рамках гоббсовской войны «всех против всех». Отношения людей внутри государства тоже кажутся наполненными противоречий и конфликтов. Возврат к мифической первооснове, национальным (и в значительной мере националистическим) корням представляется единственным способом выживания в современном мире. Рост недовольства положением дел мы видим и в Европе.
Разрастающаяся террористическая угроза и неудовлетворяющий население европейских стран уровень экономического развития требуют какого-то решения. Нерешаемые проблемы оборачиваются требованием проигравших граждан объяснить причину неудач. Лучше всего искать виновных получается у популистов и, по странному стечению обстоятельств, корень зла обнаруживается в таких сложных и оттого неприятных материях, как восприимчивость к позиции другого, равенство прав и личная ответственность. В итоге многие европейцы пришли к тому же: мир построен на принципах глобальной войны, и прав в ней победитель. Безусловно, россияне с удовлетворением отмечают то, как «трезвеет» Европа после «политики толерантности». Наша «правота» – это уже не геополитическая, а ценностная победа.
Недосягаемый идеал стал ближе
Возраст, заработок и образование – эти, казалось бы, важнейшие факторы с некоторых пор перестали эффективно объяснять уровень поддержки политического режима и решений руководства России. Но в то время, пока Россия переживает период политического застоя и экономической турбулентности, Запад остается идеальной мерой, с которой россияне соразмеряют свою жизнь. Запад – точка дифференциации политических взглядов внутри России. Россияне осознают, что условия и правила их жизни меняются чрезвычайно быстро. Период стремительной мобилизации сменился паникой из-за колебаний курса валюты, затем экономическим кризисом, а сейчас мы видим период адаптации к ухудшившимся обстоятельствам. У россиян нет возможности сформировать мнение о том, что происходит внутри страны – в том числе и из-за низкого доверия к СМИ, осознания «фальшивости» всего, что происходит. Запад как бы выступает референтной точкой. Его могут ругать или хвалить, но жизнь там всегда настоящая: выборы неподдельные, власть более честная и даже продукты натуральные.
Именно ориентация на Запад, стремление доказать правоту перед европейцами и американцами доказывает общность России и Европы. Вообще тезис о том, что мы имеем свой собственный исторический путь, не имеет под собой сколько-нибудь обоснованных доводов. Существуют маргинальные теории вроде неоевразийства, которые, однако, не способны представить хотя бы один пример действующего социального института. Принято много говорить о том, что Россия самобытна, но не принято это определять: идти по собственному особому пути хочет каждый второй россиянин, но быть государством с совершенно особым устройством только каждый четвертый (как страны Запада – каждый третий). Европа остается идеалом для значительной части россиян, хоть они и не готовы признавать эту общность. Василий Жарков указывает на комичность этого противоречия: периоды отдаления сменяются ориентацией на европейский опыт. Похоже, что мы уже наблюдаем период сближения с европейским идеалом. Но не за счет того, что мы стали больше соответствовать политическим или экономическим критериям, но из-за того, что сами европейцы в них усомнились.