Протесты дальнобойщиков из-за новой системы тарификации проезда «Платон» продолжаются в разных городах России уже месяц. Говорят о возможном походе десятков фур на Москву. Власть, как представляется, пытается не допустить согласованных коллективных действий и отчасти договориться с дальнобойщиками. Подробностей этого конфликта хватает в российских независимых СМИ, поэтому здесь хотелось бы отвлечься от конкретных деталей и рассмотреть протесты дальнобойщиков в контексте предыдущих митингов и общих настроений населения.

Готовность протестовать

Нынешние протесты дальнобойщиков далеко не первые (и, конечно, не последние), проходящие в России за последнее время. То тут, то там протестные акции случаются по всей стране. Вспомним недавние голодовки и митинги врачей и учителей, протесты по поводу застройки парков, строительства храмов или мечетей, установки новых памятников, митинги владельцев валютной ипотеки, пикеты правозащитников, различные протесты родителей, постоянные попытки провести гей-парад в различных российских городах, не говоря о нескольких крупных акциях оппозиции в Москве. Нынешний год уже оказался рекордным по числу социальных протестов. И вот теперь акции дальнобойщиков.

Однако все эти митинги не могут привлечь поддержку сколько-нибудь значительной доли населения. Преобладающее отношение можно выразить фразой «нас это не касается». А без солидарности с другими группами населения любые манифестации обречены на то, чтобы оставаться единичными акциями, которые не имеют шанса вылиться в широкое протестное движение, тем более поколебать основы политического порядка. Характерны слова координатора дальнобойщиков Сергея Гуляева о том, что протестующие «оказались один на один со своими бедами и проблемами».

Попробовать оценить общий уровень протестных настроений в российском обществе можно с помощью имеющихся данных социологических исследований. В том числе это опросы Левада-центра о готовности граждан «лично принять участие» в акциях протеста как с экономическими, так и с политическими требованиями. Сегодня эти показатели колеблются на уровне 17% и 10% соответственно.

Много это или мало? Если говорить о протестах с экономическими требованиями, то максимальные показатели наблюдались в разгар экономического кризиса в сентябре 1998 года и в январе 2005 года, когда страна протестовала против монетизации льгот, – 33% и 27% соответственно. Данных о готовности выходить на акции по политическим вопросам за столь длительный период нет, однако в декабре 2011 года соответствующий показатель составлял 17% (что почти в два раза выше сегодняшних 10%).

Скорее всего, эти показатели несколько запаздывают и достигают максимальных величин уже после начала массовых акций. Более чувствительным индикатором протестных настроений становится рейтинг одобрения деятельности Владимира Путина. Общероссийские акции протеста – в 2005-м и в 2011–2012 годах – происходили именно тогда, когда его рейтинг опускался к 60–62%. Дело в том, что в политической системе, где отсутствует альтернатива, такой рейтинг является не столько показателем поддержки конкретных шагов власти, сколько отражает общее приятие (или неприятие) курса, который проводит власть. Рейтинг 60% в наших условиях означает, что более трети населения заведомо неодобрительно относилось к тому, что делает власть. Поэтому сегодня, когда деятельность президента одобряют порядка 85% россиян, ждать массовых протестов вряд ли стоит.

Опыт общероссийских протестов

Здесь нужно подчеркнуть, что протестные акции 2011–2012 годов проходили на фоне раздражения властью значительной части населения, которая была восприимчива к любой критике текущего положения вещей. Именно широко распространенное недовольство властью стало причиной протестного голосования на выборах в Думу, затем небывалого раздражения по поводу фальсификаций в день голосования и, наконец, массовых протестов. Люди выходили на улицу не столько по призыву организаторов, сколько под влиянием общего ощущения тупика и бесперспективности.

Заслуга протестных лидеров была не столько в мобилизации населения, которое уже было взбудоражено, сколько в обеспечении мирных и ненасильственных способов выражения недовольства (большую роль в этом сыграл Борис Немцов, которого за это обвинили в том, что он «сливает протест»). Впрочем, достаточно быстро обнаружилось, что интересы недовольной части населения с одной стороны и протестных лидеров и активистов – с другой совпали случайно. И когда раздражение нашло выход и начало спадать, уже невозможно было собирать массы людей. Отчасти это произошло потому, что протестные лидеры так и не смогли выработать повестку, привлекательную для значительного числа россиян. Отчасти из-за слабости и малочисленности гражданских и оппозиционных организаций, многие из которых возникали на волне протеста и так же быстро исчезали, когда возбуждение улеглось.

Как в таком случае можно объяснить тот факт, что по сравнению с нулевыми годами акции оппозиции сегодня набирают в десятки раз больше людей? Дело в том, что ядро сторонников протестных акций (прежде всего в Москве) выросло, но общественная поддержка таких акций сильно сократилась. Первое произошло в результате массовых митингов 2011–2012 годов: участники протестного движения рассказывали нам в глубинных интервью, что в ходе массовых митингов они увидели множество людей с похожими взглядами, почувствовали, что выходить на митинг незазорно и время от времени встретиться на акциях с единомышленниками даже приятно.

Но общественную поддержку митинги потеряли довольно быстро. И если в конце 2011 года почти половина россиян и больше половины москвичей сочувствовали протестующим (это и было условием резкого расширения числа участников митингов – за счет обычной публики), то в середине 2012-го большинство уже не понимало целей протестующих. Повестку последних акций (памяти Немцова и против войны с Украиной) и вовсе разделяло менее четверти россиян, оставляя большинство равнодушными и даже враждебными.

Можно сказать, что сегодня нижняя граница протестного ядра в Москве проходит на уровне трех-пяти тысяч человек – примерно столько людей пришли на несогласованную протестную акцию к Соловецкому камню в декабре 2012 года. Верхняя граница составляет около 25–30 тысяч человек, что примерно соответствует количеству участников двух массовых акций последнего года.

Наиболее многочисленные акции последнего времени проходили в центре города, были согласованы с властями, имели единую объединяющую повестку. Но все это были митинги тех, кого принято относить к «среднему» или «креативному» классу. Тремя отличительными чертами аудитории московских митингов были высокий уровень образования, обеспеченности и интернет-грамотности. Много ли общего у московского протестного ядра с дальнобойщиками, с населением страны в целом? И, наоборот, готовы ли дальнобойщики искать поддержки в этой среде? Особенно после того, как присоединение Крыма к России и телевизионная пропаганда провели в российском обществе новые разделительные линии на «ватников» и «пятую колонну».

Действия власти

Взаимодействие протестующих дальнобойщиков и власти развивается по знакомым шаблонам. Власть пытается разделить протестующих, развести их на локальные митинги, торпедировать попытки коллективного взаимодействия протестующих в разных регионах и не допустить массовых акций в столице.

Власть готова идти на частичные уступки. Практика показывает, что отдельные требования протестующих могут выполняться, если кажутся представителям власти обоснованными. Например, в предыдущие годы власть уступала протестующим по вопросам текущих крыш, недостатка детских садов, сохранения льгот или леворульных автомобилей (на российском Дальнем Востоке). Даже недавний протест против уничтожения импортного продовольствия, когда под соответствующей петицией за несколько дней подписалось около полумиллиона человек, возымел некоторое действие.

Но предотвратить протесты и разрешить конфликты на ранних стадиях российская политическая система не в состоянии, так как каналы обратной связи от общества к власти не работают. Более того, если протест натыкается на крупные финансовые интересы, за которыми стоят сросшиеся бизнес и власть, добиться изменения практически невозможно.

Дальнобойщики, как и большинство протестующих до них, сначала пытались обратить на себя внимание власти, публично заявляя о своей лояльности, подчеркивая, что находятся вне политики. Сходным образом поначалу вели себя, например, защитники Химкинского леса.

«Политика» начинается тогда, когда гражданам становится понятно, что они столкнулись с властным произволом и справедливости не найти: суды встают на сторону крупных собственников, депутаты не помогают, на переговорах с представителями власти протестующих «держат за статистов», ОМОН разгоняет мирные демонстрации, федеральные телеканалы хранят молчание о происходящем. Поэтому так характерны слова одного из дальнобойщиков: «Путин, получается, нас слил? Нас просто проигнорировали и нагнули». Как заявляют нам год от года участники различных протестных акций, которых мы интервьюируем в своих исследованиях, «власть сама толкает нас в политику».

Запас прочности

Протесты дальнобойщиков в очередной раз показали, что за внешней стабильностью и непоколебимостью путинского режима кроются нешуточные конфликты. До сих пор власти удавалось договориться или откупиться. Присоединение Крыма на полтора-два года заставило и вовсе забыть о существующих конфликтах, и, пока рейтинги первого лица высоки, ждать общероссийского протеста преждевременно.

Но что будет по мере углубления экономического кризиса? В условиях сокращения бюджетных расходов несправедливость, неравенство, расслоение на богатых и бедных, могущественных и бессильных, характерные для российской действительности, будут обнажаться все больше. Множество тем, по которым сегодня происходят протесты, говорит о том, что российское общество продолжает усложняться. Возникают новые группы, которые осознают свои интересы и требуют от власти их учитывать, хотя широких коалиций между этими различными группами пока не возникает.

Иными словами, для России по-прежнему актуален вызов незавершенной модернизации, как его описывал Сэмюэл Хантингтон в своей книге «Политический порядок в меняющихся обществах»: происходящие изменения в экономике и обществе приводят к пробуждению самосознания различных социальных групп и их активизации, что, в свою очередь, требует перенастройки политической системы. Власть оказывается перед выбором, когда необходимо либо многократно усилить подавление общества, либо пойти на уступки, расширить гражданское участие в политике и провести демократизацию институтов. Без ответа на этот вызов поддерживать политический порядок не удастся. Но несколько лет в запасе у российской власти все еще есть.