Недавно на одном заседании мне задали вопрос: если бы к вам сейчас обратился глава государства за советом, что ему делать, что вы ответили бы?

Я согласился играть в эту игру и выдал некую рекомендацию, сказав при этом, что мне самому она не нравится. И, поскольку я высказал ее публично, я не могу (и не хочу) от нее отказываться. Однако считаю нужным обосновать ее, ведь там, в зале, времени на это не было.

Сама рекомендация будет приведена в конце текста, до этого же мне придется коснуться нескольких, далеких друг от друга, тем.

Об институтах

Многие коллеги склонны считать главной бедой нашей ситуации то, что у нас «нет институтов». Какие смыслы содержит слово «институт»? Первый ? «то, что установлено», установление; второй ? «то, что учреждено», учреждение. В слове «установление» можно видеть род обычая, «так повелось у людей», «так обычно делают», а в слове «учреждение» явно значение организации, писаных законов, письменных инструкций. Для социологии и то и другое ? институты. Но вторые ? формальные, а первые ? неформальные.

Жизнь любого общества включает оба вида институтов. В обществе традиционном, архаическом формальных институтов мало, неформальных больше, и они опираются в основном на обычай и традицию. Жизнь общества, которое зовут современным, регулируется в основном посредством институтов формальных, неформальные сохранились преимущественно в сфере непосредственного общения людей. Роль обычая здесь по-прежнему велика, но появляется ряд новых регуляторов: например, неписаные законы и порядки отдельных коллективов, групповые интересы, групповые манеры и стили, вкусы, моды, тренды.

Формальные и неформальные институты иногда вторгаются на территорию друг друга. Какое кино смотреть, какие продукты потреблять, обычно решается по нигде не писанным, например внутрисемейным, правилам, привычкам, вкусам. Но оказывается, что писаный закон регулирует (пытается регулировать) то, что можно и чего нельзя для «6+», «12+», «16+» и так далее. И, наоборот, правила внутрисемейной и групповой солидарности супругов, родственников, друзей начинают воздействовать на формальные отношения официальных лиц, заставляют их нарушать инструкции, а то и законы. Кумовство и блат известны испокон веку: «Блат сильнее Совнаркома», ?говорилось в еще глубоко советские времена.

Можно предположить, что существовал некоторый баланс формальных и неформальных институтов, делавший советскую систему до поры жизнеспособной и устойчивой. Например, опасались, что неформальные институты вроде коррупции, забираясь слишком далеко в зону формальных, погубят эту систему. Но погубило ее противоположное. Ригидность сложившейся громады формальных учреждений, правил и инструкций гасила энтузиазм и творчество, предпринимательство и инициативу. Когда говорят, что СССР проиграл «холодную войну», забывают сказать, что проиграл он ее потому, что советская система формальных институтов задавила живую жизнь общества, заставляя его живые, неформальные силы работать впустую. Гигантская махина рухнула под собственной тяжестью, а не от действия внешних сил (как теперь велено думать).

В начале 1990-х наше общество в одночасье обнаружило, что формальные институты советского строя развалились, а новые ? рыночного и свободного общества ? еще не сложились, законов для многих ситуаций просто не было. А вот неформальные отношения не пострадали, хотя разговоры о кризисе семьи, о кризисе доверия людей друг другу велись в изобилии. Тогда и началась массированная экспансия неформальных институтов с уровня межличностных контактов в зону общественных отношений более высокого порядка. Отношения дружбанов и братанов заменяли формальные договоренности, правила поведения «по-пацански» подменяли закон там и тогда, где и когда не было формальных институтов, способных гарантировать исполнение договоренностей или законов.

В бизнес и даже в отношения государственных инстанций проникли слова и нормы поведения из криминальной сферы, например, ставшие широко употребительными категории «беспредел» или «по понятиям». Заметим, что криминальная сфера ? это сфера, принципиально живущая вне закона, вне действия формальных институтов (даже если она действует внутри формального института «зоны», она игнорирует ее порядки). Взамен эта сфера выработала свой «воровской закон». Внутригрупповая сплоченность, поддерживаемая внешним давлением, насилие как главный регулятор придают этому «закону» силу, которая восхищает внешних наблюдателей.

Другой образчик сильных неформальных институтов дала дедовщина в армии. Армейские уставные порядки много жестче гражданских, но неуставные отношения внутри армейских коллективов еще сильнее уставных. Раздор и слабость формальных институтов нашего общества привели к переносу принципов дедовщины в гражданскую жизнь. Торжество права силы над силой права ? основой принцип дедовщины ? стало нормой повседневности и повсеместности, уже почти незаметной, как воздух.

До того, как антиамериканизм стал главной национальной идеологией, у нас любили искать параллели между нашим и американским «диким капитализмом». За этими параллелями стояла надежда: «дикий капитализм» ? это, конечно, плохо, но его сменил цивилизованный. Мы пройдем такой же путь от господства грубой силы к господству закона. И что мы имеем? Бывает, что «решение вопросов» все еще поручается киллерам, но все же признается, что система формальных учреждений у нас выстроилась и граждане предпочитают выяснять свои отношения внутри нее, по ее правилам. Все, как в Америке? Догнали? Нет.

В Америке граждане сами решили регулировать законами свою жизнь, по их воле была принята Конституция, описывающая их права и их обязанности. В императорской России, а далее в советской и постсоветской, законы, включая Основной, принимались кем-то там наверху, становясь внешним обстоятельством для обывателей. «Человеческие» порядки и правила остались в нашей культуре главными, «своими», закон же остался чужим, «ихним». Чужими для людей являются и учреждения. А «нашими», «народными» являются неформальные отношения и порядки братства, любви, справедливости, но также мести, ненависти и так далее.

Власть говорила с народом на языке формальных отношений. Обращения «солдаты и матросы, сержанты и старшины…», «граждане пассажиры…», «уважаемые посетители…» ? это обращения к людям, находящимся в формате институтов как учреждений и организаций. Но чрезвычайные обстоятельства заставляют власть переходить на другой язык неформальных институтов семьи и дружества: «Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои».

Итак, для власти, по нашим глубоким убеждениям, подобающим является пребывание в формальных институтах, формальных отношениях. Если мы узнаем, что кто-то из ее представителей что-то сделал по знакомству или куда-то пристроил родственника, мы знаем, что это ? нарушение правил, это ? коррупция. Да, так принято поступать в жизни частных людей, но так, вообще говоря, не должны поступать представители власти. Но грех этот простительный в глазах народа, если властитель служит Отечеству как надо. Нынешнего властителя отличает не то, что он практикует неформальные отношения там, где им, по закону, не должно быть места. Его уникальным ноу-хау стало другое: он ясно дал понять, что это ? норма, что он и в государственных делах считает неформальные отношения, личные решения приоритетными перед формальными. Он показал, что присоединяется к обозначению первых как «наших», а вторых как «чужих». Власть заявила, что она ? своя, а чужие ? это те, кто навязывает нам соблюдение формальностей, законов, прав человека, международного права…

Справедливости ради надо сказать, что впервые в постсоветскую эпоху приоритет неформальных отношений перед формальными в решении государственных вопросов продемонстрировал президент Борис Ельцин. Он решился на такое после перелома, которое испытало его правление в 1996 году, когда выбор стоял между тремя исходами: (1) проиграть на честных выборах коммунистам, (2) отменить выборы и сохранить власть, объявив чрезвычайное положение, (3) выиграть выборы, монополизировав телевидение и проведя сверхсильную избирательную кампанию.

Выбран был третий вариант. Конституция была соблюдена, избирательный закон если и нарушен, то слегка. Демократы-ельцинисты (автор в их числе) торжествовали. Они сумели удержать власть, а это и было главным для перспектив демократического развития страны, считали они. Можно сказать и так: формальный институт демократии как «учреждения» был принесен в жертву власти демократов как установлению.

Лиха беда начало. Во имя сохранения власти демократов (что и понималось как сохранение демократии) Ельцин стал оповещать россиян о том, что ищет себе преемника. Что Конституция РФ, принятая при Ельцине же, никакого преемничества не предусматривает, ему тогда никто не решился сказать. То ли боялись, то ли ? скорее ? это никому не пришло в голову. Ведь искал он преемника среди тех, кто был в глазах демократов еще более демократом, чем он сам. Он хлопал по крутому плечу Бориса Немцова и объяснял публике, что тот годится как его преемник потому, что такого же высокого роста. Характерный переход на язык неформальности.

Говорят, у Ельцина было потрясающее политическое чутье. (Слово очень подходит для описания иррациональных, не регулируемых формальными правилами мыслительных действий.) И это чутье вдруг подсказало ему ? или его теневым советникам с еще более потрясающим чутьем ? не отдавать более власть демократам. Был сделан парадоксальный для русской демократической традиции ход. Демократы сами сдались тому, кто был их самым заклятым политическим врагом. Преемника стали искать в среде спецслужб. В подтексте было: страна (или наша власть, что одно и то же) в таком состоянии, что никто, кроме спецслужб с их чрезвычайными полномочиями и правом не соблюдать права, правила и законы, ее не спасет.

О легитимности

Чем для демократических институтов обернулся этот выбор, широко известно. Скажем о другом. Мы получили власть, которая в глазах широкой публики является именно такой, какой и должна быть. В этом смысле она легитимна. Но в этом же ее специфика: она имеет легитимность, вытекающую не из закона. Ее не оспариваемое большинством право на правление заключено не в законе, хотя таковой она тоже старается соблюдать ? в определенной степени. Возможности соблюдения закона ограничены ее главным интересом, унаследованным от блаженной памяти демократов: власть должна сохранить свою власть ? это необсуждаемо. Выборы годятся в той мере, в какой этому способствуют. А там, где не способствуют, они будут подкорректированы, проигнорированы, а то и отменены. Публика, принявшая как само собой разумеющееся, что преемника выбирает не она, а действующий президент, в основном приняла такой подход и к выборам ? не как к средству легитимации власти, а лишь как к средству задним числом подтверждать легитимность, полученную иным путем. Каким иным ? вопрос не простой.

В политической биографии и второго, и третьего президента России главным был сам факт их назначения преемниками. Первые год ? два оба никак особо не проявляли себя на вверенном предшественником месте, и это вполне способствовало укреплению их изначальной легитимности. С того момента, как они стали привычными фигурами, источником их легитимности стал сам факт того, что они властвуют: для всех несомненно, что он ? это власть, а власть ? это он[1]. Стоит добавить, что свой вклад в эту неформальную легитимность внес Запад, чей авторитет для нашей публики, в особенности демократически настроенной, был велик. Вспомним, что западные лидеры, имевшие большие сомнения насчет Путина, приняли его после того, как кто-то из них «поглядел ему в глаза», провел с ним время ? словом, после неформальных действий.

Нынешняя власть преуспела больше всех, бывавших до нее, в том, что надо считать особым родом популизма. Это эксплуатация существующего в народе недоверия к формальным и законническим подходам, к тем силам, которые считаются их сторонниками. Властитель разными способами дает понять, что к тем, кто настаивает на исполнении разных там законов, он относится с презрением, и на радость народу готов водить их за нос. Так надо поступать с внешними поборниками законности, а с внутренними можно и жестче.

Далее был сделан важнейший шаг к закреплению данной практики ? и этим нынешнее президентство Путина принципиально отлично от предыдущих: институционализация неформального. Возьмем присоединение Крыма. Опросы показывали, что массовое сознание сделало важный ход. Оно признало это действие хоть и нарушающим нормы международного права, но правомерным. Далее предпринимались многочисленные юридические и пиар-усилия, чтобы закрепить это представление ? «крымнаш» ? по закону. Посмотрим с этой точки зрения на преемничество: здесь тоже можно говорить о своего рода легитимизации, о переходе от института-установления к институту-учреждению. И Ельцин, и Путин на глазах у публики перебирали кандидатов в преемники. И каждый раз вопросом было не то, законны ли эти действия, а то, какую персону в конце концов выберут.

Две партии двора

Историки еще в XIX веке отметили особенность устройства российской власти: наличие при правителе (властителе) двух партий двора. Эти партии никогда не оформлены политически, они всегда суть институты неформальные, но они ? институты, то есть обладают устойчивостью и воспроизводимостью. Поскольку они не имеют политического оформления, у них нет и единого, постоянного имени, однако имеется определенность ориентаций, которую можно охарактеризовать как социокультурную. Определить эти ориентации можно посредством социологических категорий: партия универсалистских ориентаций и партия партикуляристских ориентаций. Их принципиальное различие проявляется в отношении к внешнему миру: первая выступает за открытость России, вторая ? за защиту и изолированность (физическую и идеологическую), сосредоточение на мире собственном. В функциональном отношении первая обеспечивает импорт новых культурных содержаний из внешней среды, вторая обеспечивает отбор, усвоение, одомашнивание этих содержаний.

Невозможно обойти упоминанием двух имен этих партий, единственно ставших широко употребительными: «западники» и «славянофилы». Эти имена столь же помогают, сколь и мешают понимать суть их различий. Я бы настаивал на историческом постоянстве описываемых партий, в том числе, скажем, в брежневскую эпоху. Применять обозначения «славянофилы» и «западники» к отделам ЦК КПСС мне кажется неуместным. А вот социокультурное содержание их ориентаций то же, что было у сторонников, скажем, одного из великих князей при одном из императоров. И их оппоненты из других отделов ЦК в целом занимали позиции, сходные с теми, что имела партия другого великого князя. То же неполное соответствие будет при применении слов «голуби» и «ястребы», «демократы» и «патриоты», «либералы» и «консерваторы» и так далее.

Наличие двух описанных партий позволяет властителю не демонстрировать собственных взглядов, а попеременно занимать позиции, обозначаемые, разрабатываемые и защищаемые каждой из этих партий. Функция властителя ? поочередное, редко одновременное, использование этих подходов, стилей, ориентаций. Разработчикам и носителям указанных позиций они представляются враждебными друг другу, взаимоисключающими. Поэтому каждый шаг властителя ? в глазах каждой из партий ? это компромисс или предательство одной из сторон в пользу другой.

Говоря о близких нам временах, каждую из сил, названную «партией двора», можно обозначить словами «элита», «элитарная группа», «группировка», и кажется, что сегодня это гораздо более широкие социальные группы, силы и течения в общественной мысли, культуре нашего общества. Дело в том, что описанная выше картина попеременного использования властителем то одного то другого направления выдерживается не всегда. В истории страны были (и будут) эпохи, когда центральная власть становится эксцентричной, надолго смещенной в одну или другую сторону. Такие периоды получают название эпох прогресса или реакции.

Возьмем правление Горбачева. Придя к власти как классический лидер с нейтральной установкой, он обнаружил во властных кругах (скажем, в ЦК) полагающиеся противоборствующие силы. Первые шаги Горбачева, как и полагается, были в пользу то одной то другой ориентации. Это ободряло и разочаровывало то одних то других среди миллионов, ждавших, куда же мы пойдем.

В какой-то момент в силу причин, о которых здесь нет места говорить, Горбачев принял одну линию ? ее обозначениями стали «перестройка», «гласность», «новое мышление», ? объявив ее линией партии и государства. Реализация этой политики принесла Горбачеву мировую славу, какой не знал ни один правитель нашей страны, а в отечестве ? поддержку в основном интеллигенции и энтузиастов из других слоев общества. Скоро широкая поддержка исчезла, лидер стал «непопулярным». Предпринятый им крен в одну сторону, отсутствие полагающегося баланса может и не были непосредственной причиной утраты власти, но точно являются причиной того, что в народе благодарности Горбачеву почти никто не испытывает[2].

Правление Путина в период 2000?2011 годов отвечало «классическим канонам». Особо «образцовой» была игра с предложением двух кандидатов в преемники: одному публика приписала принадлежность либеральной стороне, другому ? консервативной. В классической логике был выдержан и выбор одного из кандидатов, и даже знаменитый come back Путина, декларированный в сентябре 2011 года. Исследования того времени показывали, что широкая публика, безусловно приветствовавшая его возвращение, ждала при этом, что он продолжит и разовьет линию, которую было разрешено символически представлять его временному преемнику.

Неожиданные почти для всех всплески протеста 2011/12 года, как можно догадаться, «спугнули» Путина с этой дороги. С 2012 года по нарастающей развивался крен в противоположную сторону. Возликовали силы и институты, частные лица и корпорации, ассоциирующие себя с этим направлением, работающие на него и кормящиеся от него. Особенную радость им доставляет возможность топтать институты, силы, лиц и учреждения, связанные с противоположной «партией». Это относительно редкий для отечественной истории феномен «реакции», когда власть отдает одну из сторон на поругание другой.

За горбачевский перекос, как теперь согласятся очень и очень многие, страна заплатила дорогую цену. Но эти «многие» согласятся, полагая, что дело в том, что перекос был либеральным. Развиваемая же здесь теория подсказывает, что дело в самом перекосе. И перекос антилиберальный, фундаменталистский, будет стоить стране не меньше.

Совет Путину

Вот теперь я сообщаю, какой совет дал бы Путину, спроси он меня об этом. Я предложил бы срочно вернуться (вернуть себя как властителя) на подобающее ему место нейтральной, но всевластной силы во главе российского государства. И немедленно назначить себе две опоры с их противоположными политическими знаками (присутствия «либерального» блока в правительстве и «либерального Кудрина» в полуопале явно не достаточно). Я полагаю, что эффективней всего было бы придать этим опорам неформальный, но уже институционализированный в нашей политической культуре статус преемников. Наличие преемников вовсе не обязательно подразумевает, что одному из них в ближайшее время будет передана власть. Их функция сегодня и в обозримом политическом будущем не в том, чтобы перенять власть, а в том, чтобы обозначать две политические перспективы и попеременно поступать в распоряжение центральной власти.

Самому мне этот совет не нравится. Не нравится тем, что рекомендует продолжать вековую традицию российской власти, сохраняет конструкцию, которая, на мой взгляд, нуждается в замене. Для страны было бы много лучше, если вместо системы поочередного политического успеха у правителя то одной то другой партии двора, существовала бы другая система. Те общественные силы, которые сейчас институционально оформляются как партии двора, продолжили бы свое существование; они органичны для нашего общества ? и та, которой я симпатизирую, и та, которая мне не симпатична и которой я совсем не симпатичен. Но было бы хорошо, чтобы наряду с этими противоположностями существовали и силы, стоящие на промежуточных и более сложных позициях. И хорошо бы, чтобы они все влияли на политику страны не попеременно, а одновременно, не одерживая верх одна над другой, а вырабатывая в постоянной борьбе компромиссную политику. И чтобы борьба велась не за фавор у лидера, а за итоги некоторой согласительной процедуры без него. Для этого нужен институт партий и лобби, институт парламента как места борьбы и компромиссов. Его решения и должна проводить в жизнь исполнительная власть в лице, в частности, главы государства.

Так почему бы именно это и не посоветовать главе государства? Да потому, что, если даже именно этого он и хотел бы, мирным способом повести страну по этой дороге он уже не сможет. Развилка, на которой можно было свернуть, давно пройдена. Теперь перед ним и перед всеми нами перспективы и развилки, одна страшнее другой. Это понимают и он, и многие граждане страны.

Совет, который я дал, есть реалистическое, а не фантастическое предложение по восстановлению хотя бы того баланса, который существовал на протяжении почти всех путинских лет. Это ? наименее рискованный путь для выхода из сложившейся ситуации. Другие выходы, к сожалению, связаны с огромными рисками и самыми тяжелыми издержками. Сейчас надо выйти из тупика/ловушки. Потом будем все вместе искать хорошую дорогу[3].

Оригинал