Руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-Центра» Алексей Левинсон о том, почему россияне не желают вступать в организации.
— Почему гражданское общество в России никак не может закрепиться в виде конкретных организаций? Почему вообще подобных организаций ничтожно мало?
— Сразу оговорюсь, я никак не склонен считать это национальной или этнической чертой нашего народа. Но для политических режимов, которые были сначала в дореволюционной, а потом и в послереволюционной России, отсутствие таких организаций — типическая черта. В те моменты, когда политический режим менялся и возникало состояние относительной свободы, количество всевозможных форм общественной самоорганизации резко возрастало. Яркий пример — революция 1905 года. Хорошо задокументирован факт, что в период между 1906 и 1918 годом в России был невероятный бум независимых организаций, о которых активно писала пресса. Это была богатая институционально оформленная среда.
— Но эта среда не устроила пришедших к власти большевиков?
— Дело в том, что РКП(б) как раз была одной из многочисленных организаций, которые получили возможность активно действовать после 1905 года. Но как только она после октябрьского переворота получила возможность применять насилие, первым делом, что чрезвычайно интересно, навалилась не на своих прямых политических соперников — эсеров или кадетов, а на абсолютно внеполитические организации — формы гражданского общества — кассы взаимопомощи, товарищества по обработке земли, вольные общества и тому подобные.
— Почему же опасность увидели именно в них?
— Этот кукушонок изгонял из гнезда всех, подобных себе. За тем, чтобы не возникла организация, следили невероятно пристально. Их уничтожали просто за тот факт, что они — организация, не сильно интересуясь предметом деятельности. Создание организации являлось отягчающим обстоятельством в Уголовном кодексе. Очень быстро образовалась мифология и фобия — появились, например, не просто троцкисты, а именно троцкистская организация, то есть многократно увеличенное зло. Началось вылавливание, придумывание организаций. И сегодня, когда за создание ассоциации любителей садоводов или кружков вольного исторического общества уже давно никого не сажают, число оформленных общественных организаций, в которых есть регулярные собрания, членство, управляющий орган, печатное издание или недвижимость, чрезвычайно мало.
— Почему же дело обстоит так до сих пор?
— Интересно, что этот старый страх, рациональный на уровне своих создателей, спустя 100 лет для общества в целом стал совсем уже иррациональным. Он провалился в то, что можно с некоторой натяжкой назвать общественным подсознанием. И наличие этого страха социологи фиксируют многократно. Не далее как в прошлом году в одном из небольших российских городов мы с коллегами-социологами изучали отношение населения к сохранению памятников культуры. Оказалось, что люди готовы помогать деньгами, приходить на субботники и так далее, но вот войти в реально существующую организацию (из пяти человек), то есть взять на себя настоящую задекларированную ответственность, нет. Я убежден, что здесь действует вот эта фобия, которая не имеет никакого отношения к каким-то низким моральным качествам людей — лени, неспособности действовать сообща, желанием жить для себя и так далее. Точно так же властью на местах, которая пытается все взять под свой контроль, зачастую руководит не злой умысел. Вряд ли они думают, эти люди сейчас сажают леса, а завтра превратятся в подпольную группировку, готовящую переворот. Нет, они тоже заложники этого страха. Единственное, что можно в этой ситуации делать,— говорить и показывать людям исторические корни этих явлений.