Когда-нибудь надо будет поставить памятник Жириновскому. Или пусть он сам себе поставит. Есть за что. Если вспомнить все, что им когда-либо говорилось и что воспринималось как немыслимое в момент выговаривания, мы увидим: многое воплотилось. Еще интереснее подумать о том, что осталось лишь сказанным, брошенным в воздух (и каким сделался этот воздух). Основное историческое значение Жириновского и его речений в том и состояло, чтобы сказать/сделать то, что нельзя (не позволяют приличия, стыд и тому подобные моральные ограничения). И это становилось «льзя», попадало в обиход политиков, которые ниже его рангом, а нередко и тех, кто выше.
Когда-то Жириновский был единственным, держал монополию на такую функцию. Потом этим простым приемом стали пользоваться многие. А теперь наступил исторический момент, когда эта идея овладела массами и стала материальной (например, военной) силой.
Массовое сознание упивается этой немудрящей игрой: такое нельзя было думать, а теперь можно. Нельзя такое вслух говорить, а мы говорим! Нельзя такое делать, а мы делаем! Нельзя, но можно! Десятки процентов респондентов в опросах (а значит, десятки миллионов людей в жизни), не смущаясь, принимают формулу: мы нарушили международное право, но поступили законно. Еще больше тех, кто это право и вспоминать не хочет. «Они» нам не указ. Будем воротить «чего хочем». А чего будем хотеть? Всего, что нельзя; всего, что не может быть.
Пора спросить: так что, эти вынесенные на поверхность, выкрикнутые тысячами Жириновских желания — это и есть истинное, главное и единственное содержание народной души? А разговоры о мире и миролюбии, о дружбе и уважении — лишь всегда мешавший и наконец-то отброшенный камуфляж, который кто-то заставлял нас носить, чтобы быть на вид, как «они», тогда как внутри мы вот какие?
Не раз и не два в нашей истории разверзалась — вот так, как сейчас, — бездна массового сознания. И кое-кто из заглядывавших в нее цепенел от ужаса. (А кто-то ликовал: наконец-то!) В такой час бессмысленно предостерегать и напоминать, какой бедой кончилось это и в прошлый, и в позапрошлый исторический раз.
Бессмысленно не только потому, что сейчас слушать не станут. Все и так это всё знают. Благодаря «подсознанию» или «заднему уму», но Жириновский, выкрикивая свое, прекрасно понимает, что он делает. И те 86 человек из каждых 100, одобряющих содеянное и подначивающих: давай еще! — все они знают, что делать это действительно нельзя.
И знают, точно знают, что придет другое время и все вернется на свои места. (Но не все вернутся.) И зло снова будет зваться злом, и ложь перестанет считаться правдой. Только вот как быть с тем, что мы наговорили, натворили… Раскаиваться мы не умеем и не хотим. Нужен тот, кто отпустит нам эти грехи, а его не видать пока; или то, что нам их спишет. Недаром это последнее — а оно называется «война» — маячит в речах и текстах.