Участники круглого стола о консерватизме в России пришли к выводу, что консервативным быть некому, так как в стране нет общества, а население апатично
Фонд Егора Гайдара провел 19 февраля в кафе «Март» дискуссию «Насколько реальные консервативные настроения в России?». «Русская планета» законспектировала доклад одного из выступавших — социолога, директора Левада-Центра Льва Гудкова.
«За последний год и законодательная, и медийная повестка в России стала заметно более консервативной. Это произошло очень быстро, и, видимо, встречает если не массовую, то хорошо слышную поддержку в обществе. Не вполне только ясно, насколько эта поддержка широка, и насколько перемены — в первую очередь, сокращение прав меньшинств и сужение пространства свободы слова — соответствуют желаниям наших сограждан».
Директор Левада-Центра сходу уклонился от заявленной дихотомии консервативное/либеральное. По его словам, ни о либеральных, ни о консервативных ценностях россиян не приходится говорить всерьез — скорее, речь идет о поверхностных настроениях, которые меняются в ответ на действия властей.
«В России общество как тип социальной организации, основанной на интересах и солидарности, чрезвычайно слабо. То, что подразумевается под обществом в современных странах, закончивших модернизационный процесс, в России отсутствует», — заметил Гудков.
Если в нашей стране и есть какое-то слабое подобие общества, оно основано разве что на «механической интеграции населения и власти».
В последние годы в ответ на растущее недовольство, разное по типу и по социальным агентам, и массовые протесты в нескольких крупных городах, власть, чувствуя, что теряет легитимность и поддержку, резко усилила охранительную внутреннюю политику, которая, на взгляд Гудкова, временами переходит в откровенно репрессивную. Это закономерный процесс: авторитарный режим, теряющий поддержку населения и ощущающий слабость своего господа, усиливает репрессии, дискредитируя протестные группы населения и те каналы, через которые можно влиять на общество.
Либеральные или консервативные представления характерны для крайне маленьких маргинальных групп россиян. Фактически то, что существует в России как общество, сегодня целиком не идеологично. Основную же массу населения России объединяют лишь «настроения о выживании и адаптации к репрессивному государству». Основой этих настроений служит «государственный патернализм и приспособление к неконтролируемой, неуважаемой власти».
Исходя из данных последних опросов, Левада-Центр еще ни разу не встречал настолько негативного отношения к власти у россиян. По словам Гудкова, до 80% респондентов рисуют политический класс крайне черными красками — по их представлениям, это «коррумпированные, эгоистичные, неумные и безнравственные люди».
Подобная оценка не случайна, говорит социолог, так как авторитарные институты власти — это не просто «определенные правила взаимодействия в обществе, но и машины для отбора определенного типа людей». Ученый описал логику развития авторитарного режима: приход к власти авторитарного лидера и его команды, которая блокирует каналы вертикальной мобильности, замораживает ротацию элит и начинает отбирать во власть тот контингент, который «более удобен» — как правило, абсолютно циничных, бессовестных, безнравственных персонажей. Уровень компетентности этого кадрового состава резко сокращается по мере сохранения авторитарного режима. И люди на это реагируют.
«Тут нет никаких иллюзий — власть воспринимается все более и более негативно», — отрезал Гудков.
Сегодня более 80% респондентов говорят, что не могут влиять на принятие решений в стране и на органы власти. Но самое важное, что они и не хотят этого делать. Те же 80% говорят, что они не хотят ни на что влиять, ограничиваясь исключительно зрительским участием в политике.
Большинство россиян мыслит в патерналистских терминах, требуя от власти, чтобы она обеспечила определенный уровень жизни, жилищные условия, гарантии труда, медицину, систему образования и прочее. Это инерция советской системы, опыта и культуры. Из этого инфантилизма возникает не только отвращение к политике, но и растущее раздражение, особенно заметное в опросах после кризиса 2009 года, тем, что государство не в состоянии отвечать ожиданиям. В этом смысле нынешние представления о власти как безнравственной и коррумпированной являются не только объективными характеристиками, но еще и «проекцией собственной несостоятельности и неучастия».
Ужесточение консервативной и охранительной пропаганды влияет на население, но это влияние слабой интенсивности: оно широко распространено, но затрагивает лишь поверхностные слои сознания.
«Ветер пропаганды немного заставляет разворачиваться знамена в ту сторону, куда дует, но реально не захватывает людей», — поэтично описал Гудков третий путинский срок.
Поэтому в опросах заметны быстрые изменения поверхностных реакций, в том числе на репрессивные законы вроде «закона Димы Яковлева» и последовавшие за ним. Первая реакция населения на недавние консервативные инициативы (Гудков не уточнил, какие именно) была совершенно однозначная: «затыкают рот недовольным, коррумпированная власть пытается сохранить себя». Спустя некоторое время под действием пропаганды, которая связывает воедино несколько ключевых моментов — антизападные и антилиберальные представления с гомофобией, педофилией и с угрозой извне — репрессивное законодательство принимается, но, опять же, глубоко в сознание не проникает.
Либеральные представления — причем речь идет именно о слабых представлениях, а не постоянных ценностях — распространены в очень узком слое россиян. Это максимум 10—12% населения в среде крупнейших городов, где сложилась рыночная и информационная инфраструктура. Там люди гораздо менее зависимы от власти, ориентированы на собственную компетенцию и активность. Успех в сфере благосостояния, который сопутствует им, либеральная часть россиян приписывает себе, а не системе.
Что парадоксально, хоть усиление репрессивной политики вызывает у либералов внутреннее отторжение и моральную неприязнь, это не ведет к большей политической активности. Поэтому в России не возникает то, что должно было бы возникнуть в нормальном обществе: такие формы политических организаций, которые могли бы канализировать недовольство, организовать программные движения и цели, удерживать протест — то есть породить совершенно другие формы социальной организации, полноценное общество как таковое. В нормальной ситуации тут проявился бы идеализм и чувство ответственности за происходящее вокруг, потому что это и есть характеристики нормального общества.
«Вместо этого мы видим очень слабое сопротивление, астению и апатию — собственно, то, что и является основой режима. Авторитарный режим отличается от тоталитарного тем, что не идеологичен. Технология господства авторитарного режима строится на сохранении апатии, индифферентностиь, пассивности в обществе», — объяснил ученый.
Сегодняшние усилия власти по дискредитации оппозиции приводят не только к дискредитации представлений о политике как таковой, но начинают работать негативным образом на саму власть. По словам Гудкова, дискредитация оппозиции строится на посыле, что политика — это грязное дело. Власть говорит: «Везде есть коррупция, Россия в этом смысле ничем не отличается, а оппозиция, которая предлагает новые ценности, такая же, как мы, только еще более хищническая и безнравственная».
Подобное навязывание обществу представлений об аморальности человеческой природы работает против самой власти, считает социолог. Навязывание аморализма попадает в резонанс с коррупционными скандалами, с диссертационным плагиатом и прочей деградацией авторитарных институтов. В обществе усиливается ощущение цинизма, аморальности и апатии, чувства безнадежности. Ученый охарактеризовал это как «тупиковую ситуацию, которая носит хронический характер».
Лев Дмитриевич закончил на крайне пессимистичной ноте. Когда Левада-Центр четверть века назад начинал исследовательскую программу «Советский человек», сотрудники считали, что придет молодое поколение, свободное от опыта советской жизни. Сначала так и казалось. Но минуло 25 лет и видно, что институты власти, институты образования, правоохранительная и судебная система пронизаны идеей насилия над обществом.
Гудков напомнил, что Россия лидирует среди развитых стран по уровню социальной аномии. Классический в социологии показатель аномии — число самоубийств на 100 тысяч населения. По словам Гудкова, в Москве он 8, в Башкирии 48—50, на Дальнем Востоке, в Хабаровске — 83—85, на Камчатке и Чукотке за 100.
Если рассуждать об этом ряде в территориальных терминах, закономерность ясна: в лагерных зонах и зонах бичей уровень аномии очень высок для популяции в целом. Если говорить в контексте урбанизации, Россия опровергает классическую схему аномии — частые самоубийства в крупных городах, где социальные связи атомизированы, возникает одиночество, депрессия и т.д. У нас же самый высокий уровень самоубийств в сельской местности, где, казалось бы, должна быть общинная солидарность и крепкие социальные сети «своих». А в крупных городах, где есть зачатки морали, напротив, низкий уровень. В точности такая же картина в России сейчас не только по самоубийствам, но и по преступности и алкоголизму.