С каким настроением россияне заканчивают 2013 год, «Огоньку» рассказал Лев Гудков, директор «Левада-центра»

— Оценки россиянами своего социального самочувствия и общественного положения в 2013 году оказались невысоки. Если в 2011-м 8 процентов опрошенных считали, что занимают в обществе важное место, сейчас таких меньше 1 процента. Масса ответов ушла в «зону серости»: будто бы людям не хорошо и не плохо. С чем это связано?

— Восприятие своего общественного положения — одна из самых консервативных социальных характеристик, она почти не меняется под действием случайных обстоятельств. И если уж здесь произошли какие-то подвижки, речь идет о долгоиграющих процессах. Проблема, по всей видимости, в том, что средний класс и так называемый высший средний класс чувствуют себя все менее и менее стабильно. Они не уверены в гарантированности своих прав и свобод, а соответственно своего положения. Уровень тревоги высокий — все показатели идут вниз. Аналогичный тренд прослеживается и в индексе потребительских настроений, и в индексе социальных ожиданий. Самый чувствительный показатель, связанный с оценкой респондентами настроений окружающих людей, фиксирует в обществе рост агрессии и ожесточения. С 2010 года общая составляющая негативных социальных эмоций, отмечаемых россиянами, поднялась с 30 до 40 процентов. Все это задает некий пессимистический фон прошедшему году.

— Тревога, судя по всему, проявляется и в том, что людям не просто оценить перспективу и вектор развития ситуации?

— Да, это известный феномен: более половины опрошенных уже не надеются понять, куда идет страна и какой путь развития ей предлагается. Незыблемые прежде позиции оказываются уязвимыми: дискуссия об изменении текста Конституции, например, в этом году вышла на новый уровень, уже всерьез обсуждается, не ликвидировать ли в стране принцип идеологического плюрализма. Неопределенность в таком случае усиливается: уж если даже Конституцию можно так радикально корректировать, все прочее — возможно….

— Неопределенность порождает недовольство?

— Недовольство есть. Важно то, что недовольство это очень разное. Оно, по крайней мере, двухсоставное. С одной стороны, претензии существуют у среднего класса, который недоволен пробуксовкой всех институциональных реформ: недоволен отсутствием независимого и справедливого суда, честных выборов, неподкупной полиции, свободы слова, наконец. А с другой — есть претензии провинциальной России, которая остро почувствовала сокращение государством своих социальных обязательств. Например, рост заплат в условиях дефицитных региональных бюджетов достигался сокращениями штатов, естественно, люди остались недовольны. Медицина становится все более дорогой и недоступной, образование — тоже, соцподдержка сокращается. Особой благодарности за все это вряд ли стоит ждать.

— Но при этом ряд спорных законодательных инициатив, осужденных экспертным сообществом, население поддерживало: например, борьбу с «пропагандой сепаратизма», с иностранными агентами. Почему здесь не возникло критического отношения?

— Наше общество в последние десять лет стало весьма и весьма контролируемым, зависимым от направленности и интенсивности государственной пропаганды. В информационном поле стараниями профессиональных политтехнологов возникла чудовищная мешанина представлений: либералы соединены с педофилами, организации гражданского общества — с подрывными элементами, недовольные нынешним руководством — с зачинщиками массовых беспорядков. Поскольку большинство скандальных законов затрагивают такие стороны общественной жизни, с которыми рядовой гражданин ежедневно не сталкивается, собственное мнение о происходящем он составить не в состоянии. Люди довольствуются мнениями, спущенными сверху, и получается, что все законы вроде бы полезны и соответствуют текущей политической повестке. Критический взгляд, словом, померк.

— Судя по всему, вместе с ним померк и интерес к политике: большинству россиян она теперь не нужна, хотя еще в 2011-м ситуация была другой.

— Я бы не сказал, что она не нужна, здесь скорее идет речь о сознании бессмысленности собственного участия в такой политической жизни. Люди хотят стать незаметными, для политики в том числе. Все чувствуют усиление консервативной риторики, нападки на гражданское общество и, естественно, стараются не попасть под удар. Россияне прекрасно видят, что их кошельки «худеют» и экономическое положение страны оставляет желать лучшего, но политизировать эти проблемы значило бы решиться на ответственное высказывание, на предъявление своей позиции. А это сейчас опасно. Последние законопроекты в этом убеждают: нельзя без оглядки обсуждать проблемы национализма, проблемы целостности страны, проблемы исторической достоверности тех или иных событий… В общем, для дискуссий и позиций не самое лучшее время. И общество вырабатывает механизмы приспособления, ключевой из которых — расширение территории своей безответственности. Собственно, ярая защита церковного фундаментализма, «религиозных чувств» — о том же. Люди судорожно перекидывают ответственность за себя, за свое моральное состояние на внешний институт, который потом берутся защищать казачьими дружинами. А раз уж голос совести объективируется — никакой конструктивной общественной дискуссии возникнуть не может, всякая небанальная мысль просто отскакивает, а то и подпадает под действие карательного закона. Это опасный механизм, и часть общества, очевидно, уже поддалась его влиянию. Есть и альтернативы — очаги гражданской мысли, но им в сложившейся атмосфере будет сложно. Впрочем, в моменты неопределенности решающее значение иногда имеет не количество, а качество — и одна свежая инициатива обрывает годы пессимизма.

Оригинал