Угадать, где произойдет следующий всплеск общественного недовольства, что станет поводом к выступлениям и какие формы примут выступления граждан, невозможно. Но о высоком протестном потенциале сегодняшнего российского общества и вероятности насильственных действий говорилось не раз, в том числе в этой колонке. Раз за разом протесты, в том числе и выступления в Бирюлеве, происходят по одному и тому же сценарию. Общественное недовольство достигает предела, затем случается какое-нибудь происшествие, и эмоции выходят на поверхность. Параллельно к процессу подключаются заинтересованные активисты и организации, которые стараются использовать ситуацию в своих интересах. Так было в 2010 году во время беспорядков на Манежной («Левада-центр» тогда разбирался в произошедшем), во время митингов в конце 2011 года; так, видимо, обстояло дело и сейчас.
Уже несколько лет по всей стране зреет недовольство. Экономический кризис отнял у большинства населения уверенность в завтрашнем дне, перспективы на будущее туманны, телевизионный эфир сотрясают громкие коррупционные скандалы, рейтинги власти идут вниз, но альтернативы режиму пока не видно. Как следствие, обостряются конфликты с работодателями и местной властью, происходят пикеты, демонстрации, погромы. После скандальной предвыборной кампании в Москве в 2013 году, когда каждый из кандидатов (от Навального до Митрохина и Собянина) спекулировал на теме нелегальной миграции, а сама эта тема, по результатам опросов и многочисленных фокус-групп, вышла в столице на первое место, неудивительно, что новый конфликт на почве межэтнических отношений произошел здесь и сейчас.
События, которые выводят людей на улицы, могут быть самыми разными. Часто это не одно, а целая цепочка происшествий, благо поводов у нас хватает. Важно, что такие события-триггеры оставляют острое ощущение несправедливости, обмана. Разные общественные группы реагируют на разные события, значимые именно для них. В 2010 году к беспорядкам привело не только и не столько убийство фаната, сколько освобождение задержанных в результате взятки полицейским. То, что убийцей оказался нерусский, обострило ситуацию. Сходным образом протесты 2011 года были вызваны «рокировкой», травлей «Голоса», предвыборными скандалами, нарушениями на парламентских выборах. В 2011 году события нашли больший отклик у креативного класса и творческой интеллигенции, в 2010-м и 2013-м – у жителей спальных районов.
Организованные группы обычно подключаются к протесту уже после того, как эмоции начинают выплескиваться через край. Активисты, будь то участники националистических организаций и фанатских «фирм» или оппозиционных и гражданских объединений, пытаются оседлать волну и использовать ситуацию в своих интересах. Не стоит считать, что они причина происходящего, обычно они всего лишь «попутчики», и в этом их слабость. Активисты по-своему интерпретируют происходящее, пытаются структурировать стихийный протест и в одном случае направляют общественное недовольство в мирное русло, в другом – призывают к погрому и насилию. Залог их успеха в том, что агитация находит благодарных слушателей. Недовольные, рассерженные люди готовы внимать. Чем больше у активистов опыта коллективных действий, ресурсов, социального капитала, доступа к СМИ и публичным авторитетам, чем шире сеть их сторонников и сильнее мотивация участия в активных действиях, тем эффективнее им удается вербовать сторонников из числа обывателей, и тем масштабнее получается протест. Вероятно поэтому националистические протесты и погромы быстро сходят на нет. Беспорядки, в отличие от гражданского протеста, не могут длиться долго – другой человеческий материал.
Действия власти во всех предыдущих случаях были направлены на борьбу не с причинами протестов, а с их следствиями (или на профилактику нежелательных для власти последствий). Преследование гражданских активистов, разрушение независимых оппозиционных структур стало главной стратегией власти после протестов 2011–2012 годов. Наверное, именно этого стоит ждать теперь в отношении националистов. Подчеркнем, что нынешнему статус-кво угрожает любая независимая активность, будь то белоленточники, националисты и даже сторонники режима. Недаром уже весной прошлого года власть перешла от контрмобилизации бюджетников к контролю и подавлению любых публичных инициатив. При этом в отношении националистов власть может действовать мягче: ведущие организации уже запрещены, само движение разобщено. Однако не следует заблуждаться: режиму могут быть выгодны диффузные ксенофобские настроения, но не сильные самостоятельные организации.
Так как для власти оказывается дешевле время от времени бороться с издержками собственной политики, чем реформировать и модернизировать государство, недовольство будет продолжать бурлить и время от времени выплескиваться наружу. Не в Москве, так в Саратове, Краснодаре или на Дальнем Востоке. В решении проблемы нелегальной миграции, кажется, вообще никто не заинтересован: ни бизнес, ни городская администрация (для них это источник дешевой и бесправной рабочей силы), ни коррумпированные чиновники и полицейские (для них это возможность поборов и взяток), ни даже оппозиционные политики, которые могут использовать эту тему для критики власти.
Наконец, необходимо отметить, что на московских выборах мобилизация значительной доли населения города произошла – может быть, впервые, – не спонтанно, а благодаря целенаправленным организованным действиям штаба одного из кандидатов, который многое сделал для легализации лидеров националистических структур и их повестки. Дальнейшие действия Навального в этом направлении, эксплуатация им ксенофобских настроений, а также предполагаемое подавление властью как националистических, так и гражданских организаций и активистов могут привести к еще большему сближению этих двух направлений. В результате последующие протесты (то, что они произойдут, сомнений нет, так как ни одна из проблем, вызвавших уличные акции последних лет, не решена) будут приобретать все более уродливые черты. Для власти это может быть выгодно – больше оснований разгонять и подавлять. Выгодно ли такое сближение для общества?