При всем многообразии ветвей и уровней власти, при явных напряжениях между фракциями — общий стиль ее мне представляется абсолютно эпигонским. Так что естественно неприятие ею всех форм самоорганизации. И особенно тех, что ищут ответы на вопросы: что реально происходит в стране? В сознании? Во власти? В центре и на местах? Как Россия относится к Западу? К самой себе?

В силу этого эпигонства было не так сложно предвидеть и возвращение круга запретов образца 1920-х — начала 1930-х. То же желание устранить любые общественные организации, измельчить все до состояния песка — а потом из этого песка лепить профсоюзы композиторов, письменников и лесников, все больше унифицируя песчинки, которые должны были различаться только ведомственной униформой.

Конкретика процесса в 1920—1930-х отлично описана историком Татьяной Коржихиной в давней уже книге «Извольте быть благонадежны!» (1997). Там документирована вся история уничтожений — от общества политкаторжан до общества филателистов.

А если вернуться в наше время, судьба каждой организации — «Мемориала», «ГОЛОСа», Левада-центра — отдельный драматический вопрос. Но за этим многообразием просматривается вопрос глобальный: «Быть или не быть обществу в России?»

На этот раз под кампанию подвели закон: она уже не выглядит произволом отдельных лиц. Формулировка «политическая деятельность» в законе абсолютно непрозрачна. Это сделано вполне сознательно — для легкости трактовок в нужную сторону.

Давно известно: чем кислее ситуация в обществе, тем с большим недоверием и подозрением относится обычный, средний человек ко всему «иному». Ко всему, что имеет тенденцию к самостоятельности, что стремится сделать общественную жизнь, труд лучше, интересней, глубже. Найти ответы, которые не видны с первого взгляда. При этом у нас, мне кажется, реальный раскол никогда не шел по тургеневской линии «отцов и детей»: раскол образованного слоя шел внутри каждого поколения. Особенно — среди тех поколений, которые становились свидетелями и участниками (зачастую — невольными) радикальных переломов в российской истории. И чем жестче был раскол, деление на «своих» и «чужих», тем яростней оживали самые простые, дремучие механизмы управления массой со стороны власти. Но при всей их простоте — они хорошо работают внутри «Большого Мы».

Сейчас вновь растет отторжение от тех, кого власть пометила клеймом «иностранный агент». Оно заботливо поощряется. И чем больше отторжение — тем громче риторика про особый путь.

…Подчеркну: «простой советский человек» — не существо особого покроя или ковки, а некое сочетание качеств, которые есть в любом индивиде. И в любом общественном организме. Так же как в любом организме дремлют многочисленные вирусы. Но если организм здоров, он с ними справляется. А если защита ослаблена,  придонные чувства и страхи, комплексы, ненависть, зложелательство подымаются наверх.

Когда страна находится на подъеме, в эпохе оживления, самоутверждения, эти придонные чувства слабеют. Когда ситуация ухудшается — они усиливаются. Хотя, если всерьез говорить (и историк мог бы привести множество конкретных примеров), успехи к России приходили именно в те периоды, когда страна не изолировалась от внешнего мира и не унифицировалась внутри, а возвращалась в мир и кооперировалась с ним, развивала внутреннее разнообразие. Это касается и взлета русской литературы, и расцвета науки, и победы в Отечественной войне.

Но это внятно историку. Не обыденному сознанию. А у нас нравы и бдительность коммунальной кухни возведены в ранг государственной политики и снабжены этикеткой закона. И делается многое для активизации этих небезопасных черт. Укореняется такая политика — медийная, образовательная, политика трактовки собственного прошлого и выбора героев, — что уже трудно надеяться, будто в сознании большинства (далеко не всех! но очень большой части!) останется что-то другое, кроме как «Сталин», «Особый путь», «Нам никто не нужен, нас окружают враги, но мы справимся».

Власть практически дает сигнал: «Россия — остров. Никто нам не поможет и никто нам не нужен». Раздражение против «горизонтальной самоорганизации» исследователей, социологов, аналитиков (тех, которые представляют общество, а не номенклатуру) четко свидетельствует: власти в своих действиях перешли некоторую красную черту.

К слову: склонность самой власти при этом учить детей и держать капиталы за рубежом никого не удивляет. Таковы странности нашего общественного устройства. По опросам Левада-центра и других социологов, до двух третей населения — ну, чуть меньше, 55—58%, — поддерживают своих лидеров, точнее — первое лицо.

И пока в стране будет примерно 60% тех, кого все это как бы устраивает, власть может не волноваться: достаточно поддерживать тот «порядок», который есть.

Деление капиталов, вывод их за рубеж, уничтожение потенциальных противников — все будет происходить за кулисами. Иногда тени этой реальности будут попадать на экран общественного мнения — но они не помешают основной картинке. И не смутят покой двух третей общества.

Какое-то время назад шел в полуприглушенной форме разговор о модернизации, о технологическом прорыве. Но, видимо, он всего лишь отражал какие-то фракционные споры наверху. Сегодня тема признана абсолютно неактуальной, и попытки предельно затруднить всем исследователям получение «иностранных грантов» — лучшее тому свидетельство.

Но, отказываясь от модернизации, власть отказывается и от перемен в человеке, в обществе, в «Большом Мы». Задевает и травмирует на будущее очень глубокие слои национальной жизни и ментальности.

Чем прочнее рамка обстоятельств, которые не поощряют самостоятельность, не поощряют инициативу, а напротив,  одобряют приспособленчество, равнодушие, умение промолчать и отвернуться,  тем эффективней и страшней все это работает на ухудшение общественного состояния. На ухудшение антропологического состояния, если так можно выразиться. Самого состава «здешнего человека».

http://www.novayagazeta.ru/arts/58429.html