Мое выступление основано на данных нашего большого исследования, которое «Левада-центр» проводил в течение последнего полугода, в какой-то мере в продолжение более ранних наших проектов. Отчет есть на сайте (https://www.levada.ru/books/protestnoe-dvizhenie-v-rossii-v-kontse-2011-2012-gg), его можно прочитать, в том числе две страницы кратких выводов. И поскольку мы уже представляли его совсем недавно в «Международном Мемориале» и некоторые присутствующие слышали это представление, я немножечко по-другому построю свое выступление. То есть оно будет намного меньше того, что мы «наисследовали».
Об основном массиве данных. Это три опроса на митингах, небольшое количество фокус-групп с участниками как протестных, так и «пропутинских» митингов, 45 глубинных интервью с лидерами протеста, ну и, в поддержку этих данных, несколько московских опросов и ежемесячных общероссийских.
Коротко, о чем я буду говорить. Я расскажу о причинах происшедшего. Это то, что вытекает из нашего исследования. И когда мы скажем о причинах, можно будет говорить о каких-то выводах. И они [причины], как мне кажется, объяснят динамику того, что происходило. Коротко их перечислю. Первая причина – появление возможности автономного от государства существования, действия, возможности получать информацию. Об этом уже больше 10 лет пишет Татьяна Ворожейкина.
Вторая причина – активизация населения и как бы автоматическая его политизация в условиях нынешнего политического режима. Третья – организованность, сложность, взаимосвязанность среды различных гражданских, политических и культурных инициатив. Четвертая – сочувствие значительного числа населения протестующим (прежде всего в крупных городах), недовольство текущей ситуацией, присоединение этих недовольных к активистам, к тем, кто начинал протест. То есть важно вот такое возбужденное состояние общества.
И наконец, последняя, пятая причина – синхронизирующая роль федеральных выборов. Мы видели большое количество отдельных протестов на протяжении последних нескольких лет и в Калининграде, и во Владивостоке, и т. д. Федеральные выборы задали такую рамку, которая объединила эти настроения и связала то недовольство, которое существовало по всей стране, в одном временном отрезке.
Теперь несколько подробнее о каждой из этих причин. Почему правомерно говорить об автономном существовании? Потому что если мы будем смотреть на тех, кто протестовал, то это все-таки люди с достатком, несмотря на то, что, конечно, они разные и т. д. Но в Москве большая часть тех, кто выходил на акции протеста, – это люди с достатком выше среднего (до 75%). В масштабе всей страны люди с таким достатком составляют лишь 25%. То есть относительно высокий достаток – отличительная черта протестующих.
Тут скорее не прямая зависимость. Достаток обеспечивает независимость от государства, от государственных выплат, формируя другую структуру запросов от власти, от государства. Соответственно, протестующие (если можно проводить какие-то различия между большинством населения, которое зависит и надеется на власть, и протестующими) – это люди, которые от власти не зависят, требуют от нее чего-то нового, чего, собственно, она не может им дать. Прежде всего, наверное, какого-то более привлекательного будущего.
Следует отметить и новые виды финансирования, самофинансирования различных инициатив, которые мы видели. Эти практики накапливались на протяжении, наверное, уже нескольких лет, но проявились особенно ярко именно сейчас. И это не только членские взносы, сборы на какие-то инициативы через Интернет, которые мы уже наблюдали (например, вспомним доклад Немцова или деятельность Навального – пионера в этой политической активности), но и появление новых фондов. И не только фонда Навального, но и фонда Ольги Романовой по поддержке заключенных и т. д. То есть происходит некоторая институционализация.
Что мне еще кажется важным – это возможность профессионализации не связанных с властью и государством лидеров, авторитетов, политиков, что тоже не то чтобы новое явление, поскольку это происходит не вдруг, это происходит медленно. Тем не менее, если мы посмотрим на молодых людей, которая постоянно участвуют в различных акциях или организуют их, то мы увидим, что они независимы от государства – например, у них или у их родителей есть свой бизнес; не буду перечислять, но это люди, которые всю свою жизнь могут этому отдавать.
И, конечно же, это альтернативные источники информации, канал мобилизации, прежде всего социальные сети. Их роль впервые заметно проявилась во время митинга 5 декабря, когда на такое значимое крупное политическое событие люди приглашались через социальные сети. Но опять же за год-два до этого такая практика уже была опробована на неполитических мероприятиях: в социальных сетях планировались различные «ивенты», рассылались приглашения, то есть определенный опыт уже был накоплен.
Что касается активизации населения, то нужно упомянуть рост различного рода инициатив, которые мы опять же наблюдали на протяжении долгого времени. Важно отметить, что отдельные события упоминались уже до этих выборов (пожары и т. д.) и лишь проявляли те связи, те процессы, которые подспудно шли в обществе. То есть вроде бы их не видно, но когда едешь, например, в регион и разговариваешь, оказывается, что работа какая-то идет, активность есть, просто на федеральный уровень она нечасто прорывается. И прорываться начало не только с пожаров, можно вспомнить и Химкинский лес, и ДТП на Ленинском проспекте, когда такие темы начали пробивать информационную блокаду и освещаться в федеральными СМИ.
И хотя власть совершенно правильно увидела угрозу политизации этих инициатив и старается их сейчас подавить (можно опять же вспомнить законы, с помощью которых пытаются регулировать все сферы независимого существования, в том числе платежи в Интернете, волонтерскую деятельность), вопрос в том, удастся ли ей это сделать.
Почему такая активизация опасна для сегодняшнего политического режима? Потому что все эти различные неполитические, подчеркиваю, инициативы, направленные на защиту своих интересов и интересов других людей, на определенном этапе натыкаются на какой-то барьер – чаще всего на интересы коррумпированных чиновников. Возникающий конфликт просто невозможно разрешить, поскольку суды не работают. И получается как с той же Чириковой. Это крик души, когда она рассказывает, что сначала пыталась решать проблему с «Единой Россией», с президентом – ничего не работает. Пришлось идти в политику.
Еще в 2010 году, когда мы проводили интервью с руководителями НКО и гражданских инициатив (https://www.levada.ru/books/perspektivy-grazhdanskogo-obshchestva-v-rossii-2011), они говорили, что их «выталкивают», «выдавливают» в политику. Они в политику не хотят идти, но надо, потому что иначе вообще ничего не получается. И мы видели во время этих событий, что волна активизации с одной какой-то программой, целью, задачами, рождает ответные волны. То есть мы видели и мобилизацию сторонников Путина и сторонников церкви, массовые акции с их участием.
Это еще больше накаляет страсти, поскольку получается, что в государстве, где плохо работают каналы представительства различных интересов через парламенты, решение конфликтных ситуаций в суде, через формальные какие-то процедуры, активизация различных интересов сильно увеличивает конфликтность системы и ее нестабильность. В этом плане мне кажется важным констатировать, что если эта система сама не изменилась в результате протестов, то причины, которые привели к нестабильности системы, к росту политической активности, никуда не исчезли. Они будут существовать, и через какое-то время мы снова можем увидеть протесты.
Перехожу к следующему. Я говорил о сочувствии, о массовом участии значительной части населения в тех событиях, которые были. Здесь важны результаты наших исследований, в том числе фокус-групп, которые сейчас становятся очень модным инструментом исследования. Наши данные подтверждаются в том числе исследованиями «НИИ митингов». Вы знаете наверняка эту неформальную инициативу социологов, которые провели большое количество небольших качественных интервью с участниками разных митингов.
К какому выводу мы приходим? К тому, что и на протестных, и на «путинских» митингах большая часть участников – это люди, в принципе очень похожие друг на друга. На наших фокус-группах были и те, которые и туда и туда ходили, причем по своей инициативе, ради интереса.
Если мы посмотрим на наши опросы на митингах, то увидим, что одной из главных причин, которая привела людей на митинг, было недовольство ситуацией в целом. И очень низкая наблюдалась солидарность с конкретными партиями-устроителями и политиками-устроителями этих митингов. То есть можно говорить о том, что люди приходили (не все, но значительное их количество) под влиянием момента общего возбуждения, который во многом, кажется, связан с экономическим кризисом. Поскольку главным влиянием экономического кризиса было то, что он лишил многих людей представления о будущем, о стабильности, в обществе уже на протяжении нескольких лет росло напряжение, недовольство, неуверенность, которые прорывались в разных видах, в том числе на Манежной площади.
Таким образом, можно говорить о том, что интересы, представления, установки активистов, которые начинали это протестное мероприятие, и значительного числа людей, которые подключились, все-таки разные. В чем-то они, конечно, сходятся, но в чем-то они разные, поскольку значительное число граждан пришли впервые, впервые задумались о том, что происходит, впервые оглянулись вокруг и увидели, что что-то не так с политической системой. То есть не было здесь какой-то особой подготовленности.
В этом плане, может быть, можно проинтерпретировать данные о наблюдателях, которые были сегодня озвучены в докладе Юлии Скоковой. По сравнению с декабрем количество наблюдателей резко возросло. Люди, которые впервые о чем-то задумались, хлынули во все эти инициативы – протестные, политические и неполитические, гражданские, наблюдательские.
Важная роль этой общегражданской и политической среды, и прежде всего в Москве, как мне кажется, состоит в том, что напряжение, которое копилось в обществе, могло вылиться в разные формы. И мы видели, что в нашей стране оно выливалось в разные формы, и нам повезло, что существовало большое количество связанных между собой инициатив. При этом не надо воспринимать «героев» Болотной площади, то есть тех, кто говорил со сцены, как случайных людей. Их состав формировался в своей логике, одних звали, другие сами приходили. Это те люди, которые уже давно были на виду, работали, у них были организационные, экономические ресурсы, авторитет. Причем все они на протяжении последних лет пересекались между собой. Как сказал один из респондентов в интервью, публичное поле было настолько узкое, что «мы все так или иначе на одних площадках, в одних гостиницах пересекались». На самом деле было много общих инициатив, когда они и случайно, и вполне намеренно пересекались между собой. Это была сложившаяся определенная среда. И как, наверное, некоторый вывод: сейчас эту среду всячески гнобят и разрушают, однако в отсутствие такой «подушки безопасности» в дальнейшем протест может вылиться в менее приятные и контролируемые формы.
Еще о некоторых результатах в связи с этой средой. Конечно, произошло увеличение консолидации общества и этой среды. Люди увидели, что они не одни, что они вполне нормальные, а не маргиналы какие-то. Были опробованы новые инструменты: согласование интересов, представительства интересов (может быть, и в несколько недопонятом виде). Я имею в виду гражданских активистов, которые представляли людей. Скажем, Евгения Чирикова, которую я упоминал, говорила, что она, к удивлению своему, увидела, что ее поддерживают и за ней какие-то люди стоят.
Внутри этого движения была опробована новая модель гражданского контроля над политиками. Когда гражданские активисты и просто люди организуют и участвуют в митингах, сдают на эти цели деньги, возникает контроль этой гражданской, общественной среды над политиками. Отсюда некоторое изменение риторики и, быть может, даже действий лидеров протеста. Мне кажется важно, по крайней мере, зафиксировать этот опыт.
Еще один результат – исчезновение страха. Если власть будет дальше стараться запихать это все «обратно», наверное, она должна будет предпринимать более жестокие методы. Чтобы страх вернулся, уже недостаточно тех действий, которые раньше были. Готова ли на них власть, это вопрос.
Отмечу и то, что если вначале абсолютными лидерами общественной поддержки были гражданские активисты (а не политики), то на протяжении девяти месяцев протеста политические лидеры тоже добавляли себе поддержки. То есть они в так называемом общем рейтинге вышли на четвертое, пятое, шестое места, чего раньше не было, и потеснили некоторых не политиков.
И в заключение о роли общего возбуждения и напряжения и, соответственно, экономического кризиса. То, что после спада напряжения, по нашим опросам, самочувствие граждан улучшилось и сейчас люди неидейные успокаиваются и отходят от движения, не значит, что они туда не вернутся. Когда мы обсуждали эту тему в «Мемориале», была озвучена информация ОВД-Инфо (http://ovdinfo.org) о том, что увеличилось число индивидуальных пикетов, индивидуальных инициатив. И сами политики говорят, что если их актив до протестов составлял несколько сот человек, то сейчас – несколько тысяч. Это тоже несколько иная ситуация.
Что касается экономического кризиса, то если в масштабах всей страны унифицирующим событием были федеральные выборы, то, наверное, как раз мировой кризис дает некоторую возможность для сравнения и объяснения того, почему в совершенно, казалось бы, разных ситуациях, в разных странах разные причины приводят к одинаковым, по крайней мере по виду, событиям. Мне кажется, это тоже следует учитывать, но это скорее на будущее. Спасибо.
Андрей Медушевский:
У меня общий вопрос. В какой мере вообще акты гражданского неповиновения являются признаком консолидации гражданского общества? Но я его разделю на три вопроса. Первое, что мне непонятно: есть работы, в которых показано, что существует сходство требований в митингах различной направленности, то есть митинги против Путина и за Путина выдвигают очень большое количество одинаковых требований за исключением отношения к Путину.
Второе. Мне кажется, для этого исследования, которое вы проводите, очень важно разделить социальные требования и политические требования. Насколько я понял из Вашего выступления, преобладали все-таки социальные, а не политические требования.
И третий, вероятно, самый важный вопрос. Как соотносятся негативная консолидация и позитивная консолидация, то есть люди объединяются на основе идеи отрицания режима, но что предлагается взамен? Мне-то представляется, что акты гражданского неповиновения могут являться индикатором консолидации гражданского общества только в том случае, если будет различие требований на разных митингах, если политические и социальные требования будут разделены и будут преобладать политические, и будет определенная идентификация с политическими партиями, и консолидация политическая будет все-таки основана на позитивной консолидации, а не просто на свержении режима.
Пример приведу. Один из основных лозунгов – борьба с коррупцией. Борьба с коррупцией может быть использована в том числе и сторонниками политического режима для его ужесточения. Отсюда общая проблема: в какой степени то, о чем Вы говорили, является действительно признаком консолидации гражданского общества? Спасибо.
Денис Волков:
Спасибо. Что касается требований и на тех и на других митингах, то я бы здесь добавил и требования фанатов, пришедших на Манежную площадь в декабре 2010 года, которых мы тоже имели возможность опросить в небольшом исследовании (http://ej.ru/?a=note&id=11177). На самом деле все очень похоже. Можно выделить следующие общие черты: отсутствие будущего, отсутствие каких-то понятных перспектив и действительно какая-то негативная консолидация в отношении власти.
Почему, мне кажется, мы можем говорить и о позитивной консолидации? Когда мы проводили интервью с участниками протеста, то они себе объясняли, в чем был его результат. В том, что они уже не одни, что они не чувствуют себя маргиналами, что они познакомились с новыми людьми и могут это использовать дальше. В Крымске, о котором здесь уже говорилось, отчасти были те же люди. Но не просто те же лидеры протестного движения поехали туда и организовывали сбор вещей – были использованы новые инструменты, которые они только что опробовали во время митингов (сбор средств через Интернет и проч.).
Важно то, что во время митингов появились новые инициативы, а также видоизменились те, что существовали до этого, например «Гражданин Наблюдатель». Это появление оргкомитета митингов и затем Координационного совета оппозиции. Как бы к ним ни относиться, это некоторые новые структуры. То есть, мне кажется, мы выходим все-таки за пределы только негативной консолидации.
А что касается социальных требований, они, безусловно, важны, в том числе потому, что все признают, что режим трансформировать невозможно с теми структурами, с тем количеством участников, которые есть на сегодняшний момент. Нужна более широкая коалиция, привлечение новых людей, в том числе тех, которые политически не ангажированы и для которых социальные моменты важнее. Но здесь еще одна трудность состоит в том, что декларировать социальные требования – не значит, что ты их можешь выполнить. Выполнить их может скорее власть – Путин, «Единая Россия». То есть нужно вести речь о каких-то позитивных механизмах, которые помогут этого достичь.