Катастрофа, которую научились не видеть
Борис Дубин. Россия нулевых: политическая культура – историческая память – повседневная жизнь.
– М.: РОССПЭН, 2011. – 392 с.
В своей новой книге социолог, переводчик, культуролог, литературовед Борис Дубин оборачивается к читателю своей социологической стороной и продолжает разговор о проблемах, речь о которых начиналась еще в середине нулевых в его книге «Интеллектуальные группы и символические формы» (М.: Новое издательство, 2004) и в вышедшем тремя годами позже сборнике его авторских социологических очерков и разработок «Жить в России на рубеже столетий» (М.: Прогресс-Традиция, 2007). Предмет размышлений автора – специфика отечественного переживания истории, характерного для наших дней русского исторического самочувствия и самодомысливания; особенности нынешнего отношения наших сограждан к себе и к другим, к своей стране и к миру, к прошлому и повседневности, к жизни и смерти. По замыслу, книга, в которую вошли статьи середины и второй половины нулевых годов, призвана подводить итоги минувших 10 лет. На самом деле в рассмотрение оказался втянут гораздо более широкий материал: разговор получился в конечном счете обо всем постсоветском 20-летии – именно его итоги откристаллизовались в нулевые.
Построенная, как и предыдущие работы Дубина, на материалах регулярных опросов общественного мнения, проводимых Аналитическим центром Юрия Левады (Левада-Центром), где автор руководит отделом социально-политических исследований, книга и на этот раз вышла крайне жесткая, на грани публицистичности. Можно сказать даже так: весь сборник – это развернутое публицистическое высказывание, сделанное социологическими средствами. По существу, это книга диагнозов. И практически все эти диагнозы неутешительны.
«Связь между различными сторонами коллективного существования в России 2000-х годов» Дубин описывает как «комплекс или синдром выживания десятков и десятков миллионов российских людей, признающих, что их жизнь им не принадлежит, что они не в силах на нее повлиять, изменить ее, и потому в большинстве так или иначе принимают порядок, сложившийся в нулевые, не видя ему альтернатив, по привычке опасаясь, чтобы не стало хуже» – вплоть до готовности считать свою современность «лучшим временем за многие десятилетия российской истории». За этот статус с нулевыми успешно соперничает разве что брежневское 20-летие – видящееся нынче едва ли не золотым веком. «Главной жизненной установкой большинства в эти годы» автор считает адаптацию, причем, как говаривал Юрий Левада, «понижающую»: связанную со снижением требований к себе и к жизни.
Как все это выглядит, Дубин показывает в цифрах. Состояние российского социума нулевых он описывает фактически как совокупность нехваток. Прежде всего, пожалуй, это дефицит жизнеобразующих, конструктивных ценностей. Дефицит ответственности. Дефицит чувства связи, выходящего за пределы близкородственных отношений. Дефицит идей, объединяющих общество (затея с изобретением национальной идеи благополучно провалилась еще в 1990-е, и ко второй половине нулевых на роль главных ценностей стали робко выдвигаться не слишком внятно понятые «достойная жизнь» и «стабильность»). Дефицит воли к устройству собственной жизни собственными силами. Дефицит конструктивного и критичного понимания того, что происходит, и еще горше того, дефицит воли к такому пониманию. Дубин обращает внимание на то, что в проводящихся Левада-Центром опросах общественного мнения «растет доля не определившихся и затрудняющихся с ответом» – вплоть до того, что их число доходит иной раз до двух третей всех опрошенных.
На смену тотальному отталкиванию от всего подряд советского, владевшему умами на рубеже 80-х – 90-х (на самом деле тоже не слишком-то, спешу добавить, критичному), в нулевые – вслед за волнующе-свежей идеализацией советского в 90-х – пришло примирение с (неотделимым от имперского) советским как с нашим прошлым. Для выстраивания образа себя – мучительно непонятно, из чего его строить! – активно заимствуются – чуть поочищенные от прежних содержаний – советские смысловые ресурсы и советская символика. «Герб, гимн, пятиконечная звезда, Сталинград», сам товарищ Сталин, удостоившийся аж победы в конкурсе «Имя России». «Прошлое по-прежнему выступает синонимом привычки и повторения», как «особый путь – разновидностью лабиринта или тупика».
Взамен ясного видения вещей в общественном сознании на всем протяжении нулевых разрастались, счастливо избегая эффективного критического анализа, чрезвычайно архаичные по своей структуре мифологемы. Вспомнилась и окрепла старая добрая риторика осажденной крепости в содружестве с образом врага и представлениями об особом пути России, ее-де уникальной «промежуточной», «двойственной», «евразийской» природе. Воспряли символика и риторика своего, «целого, закрытого от других и недоступного ничьему «постороннему», «чужому» пониманию, <…> поскольку его функция – быть демонстрацией раздела, границы, стены (это тупик – нора, а не дорога)».
Если отважиться объединить дубинские диагнозы одним словом, на эту роль, похоже, настойчиво напрашивается слово «катастрофа». Уточняя: вялотекущая катастрофа. Еще немного уточняя: катастрофа, в которой наши сограждане вполне приноровились жить, которую даже как будто умудрились сделать в своем роде комфортной. Которую научились не видеть – «привычное для нескольких поколений россиян чувство опасности и тревоги стало в массе ослабевать» – и разработали (или сама сложилась?) для этого сложную оптическую систему – особую оптику невидения. Люди приспособились забывать и отвлекаться. Вслед за 10-летием упущенных возможностей – 90-ми – наступило время аморфности и слепоты. Подробнее на сайте газеты