Докладна конференции Левада-Центра «События и тенденции 2009 года в общественноммнении»,
19 января 2010 г.

В моем докладе речь пойдет о масштабе,ресурсах и характере поддержки существующего режима. Но до того – несколькослов о принципиальном характере того социума или того социального вещества, социальнойматерии, какую представляет собой сегодня коллективная жизнь в России. Понятно,что тут материалов и соображений не на один доклад, поэтому обозначу это довольнокоротко, тезисно, поскольку основная моя тема – характер поддержки.

Я бы выделил несколько черт нынешнейсоциальной жизни. Во-первых, они мне  представляютсяважными, а во-вторых, за ними стоят характерные для всех установки. Всех не только в смысле  всех простых людей, но и так называемых элит, и так называемой власти, то есть это реально общие длявсех установки. Это то немногое общее, что действительно есть в социальнойжизни сегодняшней России.

О первом пункте, который у меня значится, ЛевДмитриевич уже достаточно говорил, поэтому скажу совсем коротко — этобезальтернативность. Деятельность первых лиц, подвластных им медиа и тех элит,которые подыгрывают власти, той свиты, которая «играет короля»,  установили, по крайней мере, ко второмупутинскому сроку и, особенно, на протяжении этого второго срока, ситуациюфактической безальтернативности. Этокасается путей, которыми может идти Россия, и характера власти, и представленияо так называемой политике, фактически девальвированной, поскольку не существуетэлитных групп, не существует программ, не существует проблемы выбора и оценкиэффективности различных действий политических сил. То есть политики в сколько-нибудь ответственном смысле слова мы не имеем, а имеем по преимуществу имитированнуюсферу. Конечно, эта созданная ситуация безальтернативности  определяет многое, если не все, в экономическойжизни россиян, в их отношении к власти, в оценках власти и т.д. Вплоть до 2008 года, когда Путин уже отработал два срока, массив высказываний о том, почему людиего поддерживают, так по-прежнему и остался деленным на три примерно равныечасти. Одна треть поддерживает, поскольку он справляется с проблемами страны,другая – надеется, что он еще покажет себя, третья – поддерживает, потому что «больше некого».

Вторая важная черта нашей социальной,политической и экономической жизни – это всеобщая установка на адаптацию, этоподдержание статус-кво сегодня, чтобы не стало хуже завтра. Это относится и к поведению так называемых политических сил, и к поведению первых лиц, и точнотак же к поведению в низах. Иначе говоря, проблема развития, проблема движениявсерьез никем не ставится, а та риторика модернизации, которая в последнеевремя стала чаще звучать в государственных СМИ, — исключительно имитационная.

Третья важная сторона – это фрагментация илиатомизация социальной и политической жизни в России. Это постоянное умножениеразличных зон, ниш, складок, в которых люди существуют по исключительновнутренним правилам и отлично знают, по каким правилам надо действовать,переходя в соседнюю нишу, зону и т.д.  Важноподчеркнуть, что это не имеет никакого отношения к дифференциации в том смысле,в каком дифференциация понимается в социологии. Здесь нет речи о дифференциации функций, дифференциации ролей,становления самостоятельных, но взаимодействующих друг с другом институтов.Речь идет именно о том, что такая ситуация как бы многокомнатного существованияявляется и выражением адаптационных процессов, которые происходят в стране, и механизмомэтой адаптации. Оказывается, что таким дробным способом можно жить, не меняяничего по существу, обживая тот же самый распад и те же самые разрывы, в которых существовали вчера и позавчера. Отсюда мы видим, и это было показано,что коллективные настроения становятся немного серее и даже черноватее, но не становятся слишком черными: ничего — жить можно.

И последняя черта, подытоживающая – более илименее повсеместная имитационность. Об имитационности политики я два слова ужеговорил, но мне представляется, что лучшей иллюстрацией имитационного характерарежима является нынешний так называемый тандем. Вместо дифференциации – удвоение:между первыми лицами нет ни разделения ответственности, ни разделения функций,ни разделения сферы реальных действий. Эта фигура удвоения, как бы избыточногодублирования оказывается одним из механизмов и массового, и элитного привыканияк статус-кво. Можно удваивать, утраивать, клонировать ситуацию, тем самым ее, по сути, по механизму и по направленности не меняя, консервируя.  В этом смысле мы имеем власть без идеипредставительства, а значит она уже не политическая. Это власть безответственности. И такая ситуация соответствует ожиданиям большинствароссийского населения. Российское население не собирается вменятьответственность кому бы то ни было из первых лиц, напротив – безответственность,по этим представлениям, и есть мера власти, тогда как ориентация на Другого, на других, установка на взаимность, партнерство, достижение консенсуса – знакслабости. Соответственно, это власть без эффективности. По оценкам, которыебыли продемонстрированы, показано, что, практически по всем направлениямдействия властей, за исключением положения России на внешнеполитической арене,оценки власти населением на протяжении многих лет отрицательные. Иногда резкоотрицательные, однако это, опять-таки, не приводит к протестным настроениям, ни к каким бы то ни было действиям по переизбранию,  смене этой безответственной и неэффективной власти.

Понятно, что в таких условиях, возникает,поддерживается и расцветает идея «особого пути» развития России, идея «особой»(суверенной) российской демократии и т.п.. Фактически это означает возвращениек чуть более оцивилизованному, в духе двадцать первого века, варианту железногозанавеса. Этакий мягкий железный занавес, занавес из мягкого железа: «Нет-нет,мы в большом мире, спора нет, но путь и демократия у нас особые».

Что важно в этой «особости»? В первую очередь,особость – это исключенность из общихправил. Всех судят по общим правилам,  амы этим правилам не подлежим, не подчиняемся, говоря словами поэта, нас нужно «мерить» иной мерой. Другое значениеособости –  исключительность. И хотя нынешняя ситуация в России, в сравнении,скажем, с классической сталинской эпохой, не характеризуется постояннымподдержанием особого порядка, особого положения и проч., но в целом напоминаниеоб экстраординарной ситуации, которая может вдруг возникнуть поддерживается срединаселения. Мы видим, что население, ориентированное на адаптацию и стабильность, главными событиями на протяжении уже многих лет считает, преждевсего, катастрофы: иначе говоря, поднимает из подсознания свои внутренние страхии оценивает ситуацию именно таким образом. А вместе с тем, население в большинстве считает (по крайней мере, до экономического кризиса считало), чтосложилась ситуация относительной стабильности.

И наконец, последнее в коллективном пониманииэтой особости, оно представляется мне самым любопытным и пока что плохо осмысленным. Это «особое» в техзначениях, в которых это слово употребляется  в словосочетаниях«особое положение», «особый порядок», «особый отдел», «особист». Это очень важнаяхарактеристика российской власти – ее скрытность и скрытость,  непрозрачность, невидимость для населения,избирателей, других сил, которые могли бы выступать конкурентами. Тут можноговорить о возвращении к достаточно архаичному в двадцатом, тем более – в двадцать первом веке, пониманию власти как тайны – власти, покоящейся на тайне,на закрытости. Уже приходилось говорить о том, что подобной непрозрачностивласти соответствует базовая тактика поведения населения – быть невидимым длявласти. Кто служил в армии, знает: начальству попадаться на глаза не надо. Ускользаниеот глаз начальства, постоянная невидимость, алиби («нас здесь и сейчас нет») –  это очень важная тактическая установка и населения,и «элитных» групп, они ведь тоже подначальные, и даже первых лиц.

Мне хотелось подробнее поговорить о том, в каком смысле и каким образом сложилась ситуация, когда преобладающая часть такназываемых «элитных» групп и прежде независимых средств массовой коммуникацииперешли в режим поддержки нынешнего социального и политического порядка, но времени на это уже нет. Скажу только, что те немногие партии, которые остались,фактически это партии без программ, партии без лидеров, партии, не собирающиесясоревноваться, и меньше всего ощущающие, что они — даже со своимиэлекторальными противниками! — делают общее дело, озабочены общими интересами, решаютстоящие перед страной политические задачи и стараются сделать это как можнолучше. То же самое можно сказать о СМИ: поразительные средства массовойкоммуникации без коммуникации! Реально никаких коммуникаций ни с кем через нынешниероссийские средства массовой коммуникации не происходит. Происходит символическоеудвоение нынешнего статус-кво, который еще и показывают на экране телевизора – показывают,что оно – вот оно, оно есть, «il y a», как говорят французы, оно существует, оноперед тобой. В этом смысле значение и партий, и средств массовой коммуникациивовсе не в том, чтобы выражать чьи-то мнения, координировать их с другимимнениями, конкурировать с ними и т.п.. Их базовая функция сегодня состоит в том, чтобы утверждать сложившийся порядок распределения власти, собственности,статусов и поддерживать его.

Теперь собственно о массе.  Принято говорить (и политологи,политтехнологи, журналисты часто говорят) о массовом или очень широком довериипервым лицам, доверии власти. В принципе можно очень подробно, на данныхпоказать, что ни о каком доверии, ни о какой поддержке речи здесь нет. Переднами совершенно другое состояние социального вещества: это передоверение большинствомкакой бы то ни было инициативы первым лицам. В российской политической культуре,в политических умозрениях большинства право на инициативу имеет тот, кто выше,в пределе – самый высокий. Достаточно посмотреть данные исследований«Левада-Центра» в динамике. На чем строятся так называемые рейтинги? Это нашобычный вопрос, мы его многократно повторяли: «В какой степени Вы одобряете то,как такой-то исполняет должность, на которой сидит?». Тут замеряется не доверие, не поддержка, а степень соответствия того, как ведет себя фигура,демонстрируемая по телевидению, тем ожиданиям, иллюзиям, страхам, привычкам,которые есть у большинства населения. В данном случае мы имеем дело с тем, что70%, 75,% а то и больше процентов взрослого населения страны говорят примерноследующее: «Да, такой образ власти нам привычен. Нормально, у нас нет к ней, в этом смысле, претензий».

Важна и другая характеристика власти — вот онасравнительно новая. Это в определенном смысле достижение путинского периода: власть,которая не «достает». В России ХХ века чрезвычайно редки ситуации, когда властьне «доставала». И вот сложилась такая ситуация, что власть не достает и, плюс к тому, время от времени делает знаки внимания. Помните персонажей шварцевскойсказки о Золушке, которые считали знаки высочайшего внимания? Власть оказываетзнаки этого внимания когда экономически, когда политически: то в Пикалевоприедет, то вдруг о здоровье женщин и их прокреативных способностяхвзволнуется, — так или иначе подобные знаки внимания все время идут, и ихнаселению было более или менее достаточно на относительно благополучном фонетого, что было в 2005-2008 году, до середины года. В связи с огромным  количеством денег, вкачанных в населениенакануне выборов 2008 года, практически все группы россиян почувствовали известноеуспокоение. В такой ситуации люди забыли и думать о том, чтобы спрашивать с властикакую-то ответственность: не «достает», и ладно.

Я думаю, кроме всего прочего, что такова однаиз составляющих представления россиян о свободе. У нас довольно поразительныеответы последнего времени о том, сколько процентов населения считают себясвободными людьми. Потом, когда начинаешь разбираться с этой «свободой»,оказывается: ее, по мнению большинства, гораздо больше там, где государствоопекает население, в том числе в экономическом плане — контролирует экономику,цены и т.д.  В этом смысле, свобода дляроссийского большинства – это опека без «доставания». Неагрессивная опека,пассивная опека с редкими знаками внимания.

И теперь уже совсем коротко. О том, с чем связанпассивный характер так называемой поддержки, который, как я старался показать, представляетсобой передоверение инициативы, снятие ее с себя. Тут ведь какое представлениео свободе? Я свободен, поскольку ни за что не отвечаю (герой «Города Градова» у Андрея Платонова в свое время говорил:«И ничего-то я не член»). Очень интересное понимание свободы. С этим надо оченьсерьезно разбираться,  потому что здесьуже начинаются феномены антропологические: они связаны не только с социальнымили политическим устройством, они связаны с устройством самого человека, с егоприоритетами, с его пониманием Другого, с его пониманием самого себя. Этопринципиальная вещь.

Итак, о причинах пассивности и «негативнойсвободы». Я хотел бы назвать два пункта. Первый – это бедность российскогонаселения. Дело не только в бедности финансовой, хотя и таковая, конечно, есть.По нашим данным, и достаточно устойчивым, не больше четверти взрослогонаселения имеют какие-то сбережения. Причем, как можно оценить по другимвопросам и ответам на них, это сбережения не стратегического плана, которыепозволили бы человеку подняться на другую социальную ступень или даже перейти в другой социальный класс, — это сбережения «на черный день». В принципе, этосбережения для одного хорошего ремонта квартиры, может быть, покупки дешевоймашины — сопоставимые с этим, не более того. Но еще важнее другое: скудость независимости,а, с другой стороны, отсутствие солидарности, дефицит связей, которые могли быпомочь человеку в реализации его собственной самости, собственной свободы.Отсюда резюме: три четверти населения считают себя ни в каком отношении не влиятельными на любом социальном и политическом пространстве, за пределамисобственного дома. Дома в смысле всего лишь квартиры, поскольку даже в собственномдоме, где люди живут (имеется в виду городской многоквартирный дом) большаячасть населения не может влиять на ситуацию. Что уж говорить о городе или селе,регионе, стране, в которой люди живут.

Установка на адаптацию, о которой говорилось,– что-то вроде клещей, которые держат ситуацию в нынешнем состоянии, увековечивая,консервируя ее, но не доводя до необходимости каких-то изменений. Эти «клещи»можно описать так:  это гиперконтрольсверху, хотя в нынешней мягкой или смягченной форме, с точечными уколами-напоминаниямио том, кто здесь хозяин и кому принадлежит верх горы. Можно описать это на материалах партийного строительства нулевых годов, на огосударствлении средствмассовой коммуникации, на деле ЮКОСа, — есть масса материала, которыйдемонстрирует все это достаточно убедительно. Но дело в том, что такое жеконтролирующее и консервирующее устройство работает и снизу: это привычка на уровне массы. Таков, тоже мягкий, способ контроля массы над самой собой, способсамоконвоирования. Никто не высовывается, все присели и оказались примерноодинакового роста. «Активничать» никому не надо, не то привлечешь вниманиеначальства или какого-нибудь завистника.

Фигура алиби, о которой я говорил, — этоустановка практически всех значимых и заявляющих о себе, имеющих возможностьзаявить о себе сил в современном российском обществе. И все-таки она не поголовная, масса в сегодняшней России – не монолит. Есть 25% -30%  людей, которые не принимают, хотя бы пассивноне принимают порядок, который молчаливо приняли 70%,  большинство населения. Но, как показываютнаши исследования 2005-2006 годов, на алиби ориентированы и так называемые элиты:модернизация – да Бога ради, но не нашими силами, не при нас и не здесь. Этотакая а-топическая ситуация, где мы не здесь и не сейчас, и такая а-хроническаяситуация – «мы не в этом времени». Думаю, с этим связана и очень значимая,статистически выросшая за последние 10 лет характеристика самоопределенияроссиян — наше прошлое, наша история. Это один из параметров коллективной идентификациинаших соотечественников, значимость которого за последнее десятилетие повысилась.Бежать куда-нибудь, в прошлое – так в прошлое, только не быть  в настоящем и, не дай Бог, отвечать за какое-то ни было будущее. Кстати, отвечать за это прошлое (поступки предков,действия прежних правительств и правителей) россияне, по нашим данным, в большинстве своем тоже не хотят.  

И еще два слова в резюме. Обобщая, утрируя,типологизируя, я описывал, когда общественная машина, политическая машина,экономическая машина работают плохо. Такие ситуации редко рассматриваются социальныминауками, экономическими науками, политическими науками – разве что в качествеаномии или аномалии. Они мало когда анализируются как ситуации по-своему  конструктивные — ситуации, из которых никто не собирается выходить. Зачем, если примерно всех устраивает то, что есть, и нет такихполитических, культурных, моральных сил и авторитетов, которые могли быпредложить какую-то альтернативную программу и взять на себя ответственность за ее реализацию?  А если нет сил, которыехотели и могли бы оценить эту программу, взвесив ее реалистичность, оценив издержки,сравнив ее с другими программами, тогда  кто будет менять, что будет менять, какимобразом, но, главное,  зачем? Так плохие ситуации,плохие состояния приобретают характер нормальных и даже нормативных. В нихработает большое количество механизмов, которые позволяют существовать, ничегоне меняя при известной сниженности запросов к себе и к другим. По крайней мере,пока дело не доходит до крайних лишений, до «последнего» — для тех групп, у которых вообще что-то есть, кроме минимума, на еду и самые необходимые товары(о бедняках в точном смысле слова я не говорю – они минимумом дорожат). Если этихтаковых лишений не будет, а  их, вродебы, не предстоит, то я вообще не вижу – что могло бы подтолкнуть нынешнююситуацию в сторону перемен.