Юрий Левада

Независимая газета. 12 июля 2000.

ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ СРОК: ВРЕМЯ ПОШЛОНастроения и мнения. Июнь 2000

Почти год прошел с того момента, как в стране стартовал процесс перехода власти к новой (или по-новому выстроенной?) президентской команде а тем самым — к новой эпохе правления и всей общественно-политической жизни России. Властный переход 1999-2000 г.г. стал трудным испытанием для всей хрупкой институциональной системы, которая стала складываться в России после 1991 г. И, в том числе — испытанием на прочность демократических тенденций общественного мнения. Переход оказался весьма долгим и вряд ли его можно считать завершенным даже после торжественной инаугурации новоизбранного президента. Дело в том, что до последнего времени политические элиты, наблюдатели и общественное мнение были знакомы в основном со стилем личного поведения нового лидера, но терялись в догадках относительно его программы, команды и социальной опоры, способов решения наболевших проблем и т.д. Как восторженные, так и тревожные ожидания питались предположениями. Аванс доверия, полученный В.Путиным, означал фактически доверие к его имиджу (а точнее, перевернутое отражение недоверия к прошлому президенту) — отсюда и согласие отложить «ответы на вопросы» на послевыборный период. Сейчас наступило время таких ответов: если еще не пора платить по счетам, то пора хотя бы предъявить обществу их содержание. В этом смысле развитие событий в мае и, особенно, в июне оказывается чрезвычайно показательным..

Покой нам только снился

Многие наблюдатели полагали, что с утверждением президентских полномочий В.Путина наступит какое-то успокоение в политической жизни и страна продвинется в направлении определенной стабилизации. Значительная часть общества, как показывали опросы, разделяла такие надежды. Но как только умолкли фанфары торжественной церемонии 7 мая, стало ясно, что таким ожиданиям не суждено сбыться: ситуации напряженности и тревожные ситуации разного масштаба и направленности стали вспыхивать и будоражить политизированные грыппы общества чуть ли не ежедневно — вокруг федерально-генеральских округов, губернаторов и СФ, Мост-Медиа, В.Гусинского, «Норильского никеля», «незаконной приватизации», решений СФ, поездки И..Малашенко и т.д. Вся эта лихорадочная, наспех и неуклюже подготовленная серия разнородных акций и деклараций (в этот ряд можно поставить и  намеки на «превентивный удар» по Афганистану, попытки Минпечати погрозить пальчиком радио “Свобода”, и т.д и т.п.), — несомненно, имеет собственную логику и свой смысл. Исходят все эти инициативы как будто из единого властного или околовластного центра и разворачиваются по сходным сценариям: фактор внезапности, смешанная реакция с разными долями ошеломления и сопротивления, частичное отступление, поиски оправданий или даже алиби, новый нажим, новые реакции и т.д. Прямых результатов не видно (как, впрочем, не было видно и на подготовительных этапах — скажем, в полузабытом деле Бабицкого, когда отрабатывались схожие варианты действий). Но, как представляется, дело вовсе не в «прямых результатах», т.е. не в судьбах отдельных людей, корпораций или даже государственных институтов: бывают ситуации, когда сам процесс «ошеломления» важнее конкретного результата, и сейчас перед нами (точнее, над нами) именно такая ситуация. Логика ее движения довольно проста: поскольку предложить решения давно запутанных проблем (от экономических до чеченских) не удается, удержать инициативу можно, только постоянно создавая новые проблемы и  новые узлы напряженности. А тем самым воздействуя на общественную атмосферу и на расстановку сил на верхних этажах властной пирамиды.

Поэтому не светит нашему обществу ни стабилизация, ни воспроизведение блаженных — по памяти народной — времен «застоя».

Общественное мнение в последние годы неизменно ставит на первые места в перечне идей, вокруг которых можно было консолидировать страну, «стабильность» и «порядок». Население устало от неопределенности и неожиданных поворотов (неизменно ухудшавших положение простого человека). Не меньше хотели бы порядка и спокойствия — при сохранении достигнутого статуса и доступа к ресурсам власти!- новые политические и хозяйственные элиты. На политической арене, даже на политическом горизонте, не видно сил, реально заинтересованных в каких-то бурных потрясениях и переделах. «Общий знаменатель» стабилизации, приемлемой для различных общественных слоев и сил, сводится к тому, чтобы сохранить (возможно, частично) достигнутый после 1991 г. результат социальных и политических переделов, пожертвовав, при необходимости, некоторыми их «излишествами».

Возникающие в этой связи исторические аналогии самоочевидны: политологи упоминают и французский «термидор» 1794 г. и брежневский «застой» после 1964 г. В обоих случаях довольно легко сравнивать «стабилизирующие» намерения, гораздо труднее — реальные силы и, тем паче, реальные последствия. «Термидор» привел не к стабильности, а к долгим десятилетиям переворотов, войн и прочих потрясений. Сравнения с «застоем» кажутся более содержательными, но тоже не выдерживают критики. Переход от импульсивного периода нескончаемых перетрясок хрущевского образца к относительно спокойной эпохе «застоя» был обеспечен сохранением прежних партийного и государственного (в том числе репрессивного) аппаратов, экономической системы, монопольно господствующей идеологии и т.д. Все эти структуры долгое время представлялись окрепшими после избавления от «излишеств» двух предыдущих эпох; на деле происходило их замедленное разложение. Нестабильность была не преодолена, но лишь сдвинута к периферии общества (борьба с «отдельными отщепенцами», репрессивные операции на непокорных окраинах и пр.)

Сейчас ситуация принципиально иная. «Стабилизирующие» системы отсутствуют. Сохранить существующий баланс сил (т.е. нынешний уровень «порядка») невозможно. Лозунгом эпохи становится наведение порядка, иначе говоря, изменения нестабильного баланса сил в сторону большей упорядоченности. Способы и направления такой перемены остаются неясными. Похоже, что в очередной раз пущено в ход печально знаменитое правило «сначала ввязаться в бой, а потом посмотреть, что из этого выйдет и чего это будет стоить». Эта печать просматривается на всех без исключения инициативах последних недель.

Куда направлена «вертикаль»?

Первый шаг объявленной президентом административной «перестройки»  — создание семи федеральных округов и назначение в них окружных президентских «смотрителей» — в значительной мере, из-за того же «фактора внезапности» — создал иллюзию легкости всего мероприятия. Застигнутое врасплох общественное мнение реагировало на президентскую инициативу довольно послушным одобрением. Согласно июньскому всероссийскому опросу ВЦИОМ (1600 чел.), 44% сочли, что создание этих округов «будет полезным для наведения порядка в стране», 9% — что эта мера лишь «усилит общий беспорядок», 11% — что тем самым открывается «путь к личной диктатуре Путина», 17% полагают, что никаких серьезных последствий для страны просто не будет, а еще 19% не дали ответа. 47% опрошенных согласились с тем. что президент правильно поступает, форсируя ограничение прав губернаторов..

Более сложной оказалась реакция на следующий шаг задуманных (повидимому, еще в довольно давно в недрах администрации) преобразований — пересмотр структуры Совета Федерации. Попытка ломки этого государственного института породила самую острую политическую коллизию прошедшего месяца. Искусственно созданная конфронтация в треугольнике высшей власти (президент-Дума-СФ) концентрирует общественное внимание на балансе полномочий, утрачиваемых и приобретаемых различными его сторонами Мнения относительно вето Совета федерации на президентский закон о порядке формирования верхней палаты разделились поровну: 29% одобрили это решение, 29% не одобрили. Причем 46% сочли, что члены СФ руководствовались не интересами страны, а своими собственными.

Наделение президента правом отстранять от должности глав регионов поддержали почти две трети (63%) опрошенных. Но снятие «своего» губернатора одобрили бы только 27% (против 60%).

В политических баталиях вокруг «вертикали власти» сталкиваются интересы различных государственных институтов, но как будто за кадром остается главный вопрос — как именно сможет (и сможет ли вообще) усложненная дополнительным управленческим этажом структура власти лучше, эффективнее, с меньшими затратами сил и средств обслуживать интересы общества. Иными словами, сумеет ли эта структура лучше смотреть «вниз», на нужды населения и хозяйства регионов, или ее функция сводится к тому, чтобы просто транслировать указания «сверху»?

Между тем, как раз «общественный ответ» на этот вопрос звучит довольно определенно. По мнению опрошенных, деятельность руководителей регионов должна быть направлена прежде всего «на удовлетворение запросов населения своего региона» (49%), на экономическое и социальное развитие региона (34%)и только после этого — «на исполнение указаний президента и правительства РФ» (12%). Основа для коллизий с участием регионального общественного мнения просматривается довольно ясно.

Проба сил: кто же проиграл?

Второй очаг общественной напряженности прошедшего месяца связан со скандальным арестом В.Гусинского. В этой чрезвычайно шумной и многозначительной истории переплелись несколько линий: с одинаковым правом ее можно называть «делом одного олигарха» (которого внезапно посадили, неизвестно в чем обвинили и непонятно почему выпустили, оставив «невыездным»), и «делом негосударственного медиа-холдинга», но также и «делом прокуратуры» или даже «делом президента» (которого «подставили», который «не знал», который «не мог дозвониться» до генерального прокурора и т.д.) — каждая линия составила бы сюжет детективного боевика. Реакция различных кругов общества и общественного мнения на все это неизбежно оказывается неоднозначной.

В.Гусинский в одночасье оказался публичным деятелем, приковавшим к себе внимание российской и мировой прессы, парламентариев, политиков и т.д. Но не героем в глазах общественного мнения: в бедной стране богатый всегда кажется подозрительным. По данным одного из опросов, проведенных ВЦИОМ в столице, четверть (25%) москвичей с удовлетворением отнеслись к аресту Гусинского, а 37% — с недоумением, тревогой, возмущением или страхом; остальные никаких эмоций не испытывали. Одобрившие арест объясняли свою позицию чаще всего негативными оценками «олигархов» и приватизации, довольно редко (всего 2%)  — антисемитскими мотивами. Более половины (57%) опрошенных видит в «деле» Гусинского политическую подоплеку, и в то же время 83% склонны считать, что глава «Медиа-моста» причастен к «каким-то финансовым махинациям».

Общественное мнение легко, не спрашивая доказательств, доверяет обвинениям в тех случаях, когда оно к этому заранее готово. А у нас оно вскормлено в атмосфере недоверия к любому разбогатевшему «частнику», тем более, к «олигарху». Поэтому не требуется суда, достаточно намека, чтобы массовый приговор «ворам» был вынесен. Согласно опросу россиян в июне, 40% увидело в аресте Гусинского признак «наведения порядка», а 21% сочли, что «творится беспредел и наступает диктатура».

Нет поэтому ничего удивительного в том, что многие отклики на «дело» Гусинского, попавшие в газеты или в передачи, дышали злорадством. Расчет инициаторов «дела» на такую реакцию был безошибочным. Как и расчет на разобщенность политизированной элиты в современных условиях (скорее даже не просто расчет, но и определенная политика под известным девизом — разделять, чтобы властвовать). Немало крупных российских политиков, журналистов, бизнесменов попытались сделать вид, что история с Гусинским и «Мост-медиа» касается только Гусинского и «Мост-медиа» или даже только каких-то старых сделок Гусинского, но не деятельности НТВ, не «Кукол» и пр. Надо заметить, что «профанное» общественное мнение порой выглядит проницательнее, чем изощренные «профи» нашей политики или публицистики. Так, после известных обысков в офисах «Мост-медиа» в мае 27% опрошенных российских граждан сочли, что эта акция направлена на соблюдение законности, но заметно больше — 32% увидели в ней стремление «приструнить, запугать руководство НТВ и другие СМИ». Правда, самая большая группа — 41% затруднились ответить (опрошено 1600 чел. по российской выборке).

Сейчас «робкие голоса оправданья» содеянного повторяют — в том числе и устами президента, — что все граждане, независимо от положения и состояния, обязаны отвечать перед законом. Пропадает вторая половина верного тезиса: все граждане, независимо от положения — от «лица кавказской национальности» до «олигарха» — равно обладают презумпцией невиновности и правом на защиту от произвола…

Дело ведь не в том, насколько жестокой и унизительной была предназначенная Гусинскому «мера пресечения» по сравнению с теми мерами, которые применяются к сотням тысяч других, или применялись в «те» времена. Логика акции, насколько ее можно понять, состояла в том, чтобы «пугануть» одного (самого заметного), чтобы другим неповадно было; повод и способы устрашения могут быть разными. Это не похоже на логику права, это бледное подражание хорошо известной нашей истории «логике» массового террора.

Не так просто указать, кто выиграл от этого инцидента.

Прокурорские чины лишний раз показатели, сколь эфемерна их независимость в системе российских властей. Только 22% в июньском всероссийском опросе считали, что суд и прокуратура в стране независимы (полностью или хотя бы в основном) от исполнительной власти, 56% — что они полностью или в основном от этой власти зависят. Не умея (или, скажем, не получив разрешения) отступать, они продолжают проигранную борьбу с помощью мелких процедурных уколов в адрес того же В.Гусинского, а также, по-видимому, И.Малашенко.

Последствия для престижа страны, ее внешнеэкономических связей, инвестиционных перспектив и пр. — очевидны и никак не выигрышны.

Обиды и унижения, которые претерпел лично В.Гусинский, с лихвой перекрывается ростом его международной популярности и поддержки.

Главным же проигравшим оказался президент. Не его администрация, не «семья» или кружок советников, а сам В.В.Путин. Все варианты объяснения  — незнание, невозможность связаться с генпрокурором, недовольство «излишними» мерами — одинаково проигрышны для его авторитета.. А то, что после возвращения в столицу президент даже для вида не призвал к ответу никого из поставивших его в столь неудобное положение, снимает все сомнения на этот счет.

Из числа опрошенных москвичей 27% сочли, что прокуратура арестовала Гусинского по собственной инициативе, 42% — что за этим арестом стояли президент Путин, его администрация, «семья», 11% упомянули роль Б.Березовского. Причем 71% выразил уверенность в том, что Путин заранее знал о готовящемся аресте. В действиях президента в связи с этим инцидентом 25% увидели «силу и решительность», а 41% — «слабость и беспомощность». Только 18% были согласны с тем, что президент показал в  истории вокруг Гусинского «честность и порядочность», 49% усмотрели в его поведении «лицемерие, интриги».

Отступление: о вынужденности наших свобод

Стоит обратить внимание на странноватую дискуссию вокруг того же инцидента в некоторых демократически настроенных СМИ. Тема звучит примерно так: годятся ли олигархи и зависимые от них медиа на роль защитников свобод в России? Такая постановка вопроса представляется неверной и неисторичной. Нигде и никогда не зреют зерна свободы в чистом поле, под ясным солнцем разума. «Подумать только, из какого сора, растут…» — в данном случае, довольно чахлые цветы наших демократических прав и свобод. Их никто не «завоевал» и никто не «даровал» народу от щедрот своих; они оказались побочным продуктом околовластных конфликтов периода распада партийно-советской системы и взаимной борьбы сил, далеких от демократических ценностей. Но ведь и  в других странах и в другие времена такие ценности первоначально утверждались как побочное следствие борьбы за свои права и привилегии британских аристократов, американских плантаторов, русских дворян и т.д. (Для сравнения: современный прогресс бытовой и медицинской техники — побочный продукт чудовищной гонки вооружений второй половины ХХ века). Общество голосами общественного мнения сейчас признает полезными свободы слова, передвижения, предпринимательства и т.д. (не жалуя, впрочем, многопартийность). Но защищать их оно не способно, не имеет для этого сил и механизмов. Большинство никогда и нигде не может быть самостоятельным защитником прав меньшинства и, в конечном счете, отдельного человека, — если нет активных демократических сил (движений, партий, лидеров), способных отстаивать такие права. И убеждать, вести за собой это большинство.

В катаклизмах наших перемен и при Горбачеве и при Ельцине власть имущие в противостоянии со своими конкурентами время от времени вынуждены были апеллировать к демократическим настроениям и пользоваться лозунгами свобод. В нынешней ситуации демократические свободы не востребованы, не вынуждены, они лишь допустимы — в  определенных рамках.

И в этих условиях всякая трибуна для выражения независимых суждений и трезвой критики может оказаться весьма важной — причем отнюдь не только для тех, кто ее финансирует. Кстати, в опросе населения России в июне 43% (против 30%) сочли, что СМИ, критикующие политику президента Путина и правительства действуют в целом «во благо России».

Еще один новый этап чеченской кампании

Скоро исполняется год «второй чеченской». Военное командование уже не раз объявляло о завершении «большой» войны. (Войну, правда, принято называть «антитеррористической операцией», но после того, как полгода назад А.Масхадову было предъявлено генеральной прокуратурой обвинение в вооруженном мятеже, стал ясным и смысл всей акции: подавление вооруженного мятежа). Какого-либо плана или механизма долгожданного политического урегулирования как не было, так и нет. Героическая («штурмовая») фаза операции — с водружением знамен на горных вершины и разрушенных кварталах Грозного — миновала безвозвратно. Перестановки фигур на чеченском поле (Кадыров вместо Кошмана с Гантамировым) пока не дают ответа на вопрос, что же следует за исчерпанием возможностей для широких военных действий — нескончаемая серия зачисток и партизанско-террористических вылазок, или все-таки какое-то успокоение. Переход от «худого мира» к еще худшей войне был куда проще, чем от этой войны к какому-то (скорее всего, очень худому и ненадежному) миру.

Лишь 7% населения (июнь, всероссийский опрос) заметили в Чечне какие- признаки мирного урегулирования, большинство (55%) считает, что там «развернулась партизанская война», а 29% — что «все остается, как было зимой и весной».

Согласно данным опросов, война в Чечне все чаще вызывает у россиян тревогу. В июне положение в Чечне «очень беспокоило» 77%, «в какой-то мере беспокоило» еще 19% россиян (в этом исследовании опрашивалось 1800 чел.). Более всего тревожили людей тяжелые потери федеральных сил (58%), затяжной характер военной операции (46%), жестокость войны, гибель мирных жителей (43%), угроза новых терактов в различных регионах (37%), необходимость больших расходов на содержание беженцев, на восстановление хозяйства (24%).

Впервые за все месяцы действия российских войск в общественном мнении стали получать преимущественно негативные оценки. Так, в апреле 58% против 31% считали эти действия скорее успешными, а в июне соотношение мнений изменилось: 39% сочли действия войск успешными, а 47% — скорее безуспешными.(Опрашивалось каждый раз по 1600 чел. по всероссийской выборке). Соответственно возросло число сторонников мирных переговоров с чеченской стороной. Если еще в марте 73% опрошенных настаивало на продолжении военных действий и только 19% на переговорах, то в июне за продолжение военной операции высказывалось 55%, а за переговоры 33%, но если войска будут нести крупные потери, то мнения  — и это тоже впервые — уравновешиваются (42:42).

На протяжении года соотношение мнений о результатах военной акции в Чечне претерпевало определенные изменения, но в последнее время почти точно воспроизводит картину ожиданий, существовавшую в самом начале кампании:

Большинство населения (63% в июне) считало бы наилучшим исходом конфликта полную победу российских войск в Чечне, но фактически столько же (62%), учитывая реальную обстановку, готово согласится с возможностью отделения мятежной территории от России. Только 27% (до начала текущей операции — 14%) полагает, что такому развитию событий следует воспрепятствовать любыми средствами, включая военные.

Прошлой осенью, когда война еще многим казалась быстротечной и героической, не только генералы, но и некоторые демократические лидеры, стремясь сблизиться с «линией» нового лидера, готовы были говорить о возрождении боевого духа армии в  операциях на Северном Кавказе. Существенный материал для оценки таких ожиданий дают сегодняшние суждения населения по поводу известного дела полковника Буданова. 17% москвичей сочли, что полковник российской армии «не мог совершить подобное преступление» и его просто оклеветали. Столько же (18%) видят в его поступке «из ряда вон выходящий случай, по которому нельзя судить об облике российской армии. Примерно треть опрошенных дает более жесткие оценки случившемуся: по мнению 19% «война — это грязное дело, которое не обходится без жестокости, насилия и убийств», 15% полагают, что «этот случай свидетельствует о глубоком моральном разложении российской армии», остальные 32% не дали ответа.

Отметим одну существенную особенность восприятия нынешней чеченской войны в общественном мнении. При резком осуждении террористов и мятежников, желание непосредственного личного участия в операциях против них выражено весьма слабо и даже имеет тенденцию к снижению: если в ноябре такую готовность выражали 19% опрошенных (против 65%), то в апреле — 15% (против 70%)., причем те, кому мешает возраст или здоровье, в эти цифры не входили.

В основе этого феномена, как можно полагать, лежит «постороннее», своего рода «зрительское» отношение большинства населения к чеченским событиям. Это не равнодушие, не безразличие: в массовых настроениях обнаруживаются и гнев, и боль, и печаль. Но преимущественно в тех формах, которые обнаруживают заинтересованные и взволнованные зрители действия, происходящего как бы по другую сторону экрана.

Коалиция демократов — «лучше поздно, чем никогда?»

В июне наметились контуры демократической коалиции СПС и «Яблока» — сил, которые казались непримиримыми оппонентами на протяжении последних лет. Причем конфликт был связан не столько с идейными, сколько с практически-политическими расхождениями, прежде всего, с отношением к существующей власти. Новые тенденции во взаимоотношениях — о которых пока приходится судить весьма осторожно — очевидно связаны с изменением положения обоих движений на политической сцене, да и с изменением самой этой сцены; скорее всего, именно последнее обстоятельство оказалось наиболее важным.

Политическая сцена в России за последние месяцы изменилась существенно под воздействием двух факторов: во-первых, утратила свое значение конфронтация коммунистов и демократов, во-вторых, на сцену вышла такая новая (или забытая старая) сила, .как «государственная партия» («Медведи»).

Бросающейся в глаза чертой правления Б.Ельцина был демонстративный, даже показной антикоммунизм. Декларативное, часто импульсивное, не подкрепленное ни глубиной критики, ни последовательностью действий, отрицание предшествующей системы служило главным средством самоутверждения первой постсоветской эпохи. Использовалось оно, особенно в критические моменты выборов. значительно чаще, чем, например, призывы к созданию демократического строя, включению в современную цивилизацию и т.п. В значительной мере это было связано с политической биографией и стилем публичного поведения Ельцина. Потенциал демонстративного антикоммунизма был исчерпан довольно давно, что показали уже выборы 1995-1996 гг. Согласно данным ряда опросов последних лет, отношение населения к коммунистическому прошлому заметно улучшилось (особенно к  «застою»), даже одиозная в целом фигура Сталина стала восприниматься — через призму победы 1945-го — менее критично. Новое поколение лидеров, символизированное сейчас В.Путиным, практически свободно от «антикоммунистического» груза, ищет иные способы самоутверждения и потому гораздо более открыто для практических и идеологических компромиссов с  силами или символами прошлого. Потому и оказывается невостребованной демократия образца начала 90-х во всех ее вариантах.

Появление же на политическом поле чисто прагматической партии поддержки власти (государственной партии) изменяет всю конфигурацию этого поля. Всем остальным силам приходится определять свою роль уже не столько на основе собственной идеологии, традиции и электоральной базы, сколько на основе отношения к правящей структуре.

Тенденция к объединению демократических сил, как можно полагать, определяется их стремлением найти свое место в новой политической ситуации. И «Яблоко» и СПС сейчас в довольно сложном положении. Одни устали от гордого (и бесперспективного) критического одиночества, другие, возможно, начинают понимать, сколь противоречивыми оказались результаты электорального успеха их блока. Позиции СПС в Думе завоеваны в значительной мере ценой потери собственной политической определенности и вряд ли долговечным союзом с силами «порядка».

Можно, конечно, сомневаться в отношении реальных политических перспектив запоздалого сближения демократов. Из общего числа опрошенных (июнь, 1600 чел.) 8% отметили, что соглашения СПС с «Яблоком» — это нужный и своевременный шаг, 13% — что шаг нужный, но запоздалый, а 26% — что он уже не будет иметь значения. При этом из сторонников СПС считают коалицию своевременной 17% (из «яблочников» — 23%), запоздалой 38% (25%), малозначимой 13% (25%). 25% опрошенных думают, что на этот раз демократам удастся создать устойчивую коалицию, 34% в это не верят.

Не лучшее сейчас время для прилива новых сил и выдвижения нового поколения активистов в  рядах современных демократов. Никогда, однако, не поздно делать выводы из сложившейся ситуации, а также из собственных ошибок.

Доверие и претензии

Уровень доверия к основным персонажам российской политической сцены в июне изменился мало. Одобрение деятельности В.Путина на посту президента в момент выборов выражало максимальное число опрошенных — 69% (против 20%), сейчас — 61% (против 26%). За тот же период одобрение деятельности М.Касьянова несколько возросло (с 42% до 45%), а деятельности правительства — снизилось (с 39% до 34%). Это значит, что население все еще оценивает своих руководителей не столько по их делам, сколько по личным (притом, приписываемым) качествам. Сразу после президентских выборов 66%, а в июне немногим менее, 59% опрошенных заявляли, что мало знают о Путине. Видимо, работает достаточно большой аванс массового доверия, полученный нынешним президентом более полугода назад.

За прошедшие месяцы многие опасения населения в отношении Путина как политического руководителя подверглись переоценке в глазах населения.

(данные июньского всероссийского опроса).

Как видим, опасения, связанные с прошлым Путина почти не изменяются, а связанные с нынешним и будущим положением в стране (Чечня, программа) — заметно усиливаются.

Представляет интерес сравнение представлений населения о том, как будут развиваться события в стране после избрания Путина президентом, сделанных перед выборами и теперь.

(Опрашивалось по 1600 чел. по всероссийской выборке)

Все это — оценки населением нового, все еще формирующегося президентского режима в стране. Причем, как уже отмечалось, основанные в значительной мере на догадках относительно президента, его команды и политики.

Как считают опрошенные (июнь), в деятельности В.Путина за полгода его пребывания на посту президента наиболее успешными были повышение пенсий (мнение 31%), усилия по наведению порядка в стране (15%), антитеррористическая операция в Чечне (15%), внешнеполитические акции (10%) , столько же отметили меры по улучшению дел в экономике. 25% никаких успехов не видят. Основные претензии к президенту за эти месяцы  — рост цен и ухудшение положения населения (37%), жертвы, разрушения, отсутствие политического урегулирования в Чечне (19%), отсутствие программы выхода из кризиса (17%), нестабильность в экономике (12%), скандалы, связанные с повышением цен на водку, с захватом предприятий и др. (10%). 20% никаких претензий не высказывает.

В феврале 45% опрошенных соглашалось с тем, что «население России уже устало ждать от Владимира Путина каких-то положительных сдвигов в нашей жизни» (не соглашались с таким суждением 42%). В июне мнение относительно «усталости» людей разделяли чаще — 49% (против тех же 42%).

Аванс доверия, полученный Путиным перед выборами, достаточно велик, чтобы поддерживать его сегодняшний политический авторитет, отводить подозрения относительно диктаторских склонностей и пр. В то же время конкретные результаты действий государственного руководства вызывают немало обоснованных претензий.

В поисках точки опоры

Формирующийся президентский режим имеет, как сегодня представляется, две «несущие» конструкции. Одна, которая требовалась, в основном, в электоральный период, — это массовое разочарование в деятельности первого президента, жажда «порядка» и надежда на «сильную руку». Вторая, все более очевидная, — силовые и спецслужбовские структуры как кадровый ресурс и, по-видимому, образец действия для верхних этажей пирамиды власти. ФСБ снова предстает как кузница руководящих кадров в окружении нового президента, а кроме того, прямое и значительное влияние на общество оказывают действия и амбиции военного командования и военных структур (армейских, МВД и других), участвующих в чеченском конфликте.

Вскоре после выборов в одном из исследований ВЦИОМ был задан вопрос, на какие силы будет опираться президент В.Путин. Ответы распределились следующим образом (в %% от числа опрошенных, Апрель 2000 г., 1600 чел):

Военные, МВД,ФСБ 52 

Губернаторы, политическая элита 40 

Олигархи, крупный бизнес 25 

Директора крупных предприятий 17 

Гос. чиновники 12 

Простые люди 12 

Специалисты 11 

Средний класс 10 

Культурная и научная элита 9 

Весь народ 6 

Как показщали позднейшие события, общественное мнение в данном случае ошиблось в отношении роли губернаторов. Но существенно, что такое распределение мнений не означает какого-либо осуждения или хотя бы недоумения: большинство общества готово принять вместе с президентом и вводимое им “военноначалие”в надежде, что, по крайней мере, хуже не будет. В упомянутом московском опросе значительная часть респондентов (42%) положительно отнеслась к генеральскому происхождению пяти из семи особоуполномоченных и  только 10% выразили негативные реакции на такой подбор кадров.

Сама по себе длительная связь В.Путина с «органами», как мы видели, вызывает беспокойство у сравнительно небольшой части опрошенных. Образ органов НКВД-КГБ как самостоятельного субъекта карательного насилия — созданный, кстати, для самооправдания партийным руководством еще при Сталине, если не ранее, а потом активно использовавшийся в аналогичных целях уже Хрущевым — практически полностью утратил свою силу

Разложение и распад практически всех «зримых» партийно-государственных структур советского периода как будто (по крайней мере, многим так кажется) меньше затронули их «подводную», наиболее удаленную от публичных взоров часть. Отсюда довольно широко распространенные иллюзии относительно сохранности старого организационного — а то и  реставрационного — потенциала на каком-то потаенном уровне. Практика последнего десятилетия (по крайней мере, до второй чеченской войны) основательно развеяла иллюзии такого рода. Вне партийно-государственной монополии власти никакие спецслужбы не  смогли или не пытались играть сколько-нибудь активную роль в происходящих событиях.

Поэтому можно предположить, что «органы» выступают в качестве поставщика дефицитных кадров высшего эшелона скорее всего потому, что они до последнего времени оставались школой профессиональных службистов разных уровней. Весь вопрос в том, какой порядок смогут навести люди, имеющие за спиной военную или спецслужбовскую карьеру, но не обладающие ни административным, ни хозяйственным, ни политическим опытом. На эвфемистическом жаргоне ранней перестройки советская экономическая система именовалась «командной», но все же не  в военном, а в госплановском смысле. Худо-бедно, но мы от нее отошли довольно далеко. Систему «военного капитализма», тем более в российских условиях, представить довольно трудно. Хотя упрощение жизни по принципу команда-исполнение кому-нибудь может показаться и соблазнительным.

Как известно, необъятное отечество наше постоянно живет как бы на двух разных уровнях — условно говоря, «столичном» и «провинциальном» (различение это не географическое, а типологическое — речь идет о различных типах или стилях административного, экономического, социального поведения, сочетание которых можно видеть и в регионах, и в Москве). В политических дискуссиях последнего времени не раз отмечалось, что та перспектива более жесткого контроля и единовластия, которой побаивается столичная политическая элита, — это повседневная реальность для большинства российских регионов. Реально грозит стране может скорее не возврат к прошлому, а скорее снижение ее уровня социального и политического существования до того, который назван «провинциальным».

А примеров подобного «сдвига вниз» (структурной редукции) не так мало. К ним относятся, например, довольно распространенные попытки подменить политическую деятельность «эффективными технологиями». Или — «разрубить» силовыми средствами сложные узлы национально-политических отношений.